«Вхожу в блиндаж и не могу понять, что это за чувак лежит, потому что лица нет» — штурмовик Алексей Назаренко

«Некоторым повезло погибнуть в начале войны... А сейчас все перемололось, и мы этой саблей в г*вне копаемся», — говорит Алексей Назаренко.

В мирной жизни он был руководителем ОО «Лютич», которая занимается национально-патриотическим воспитанием молодежи. Сейчас — штурмовик, боец 47 бригады.

Военнослужащий и ведущий hromadske Сергей Гнездилов поговорил с Алексеем о том, как он попал на фронт и как его чуть не убили свои же. О потерях бригады, эвакуации погибших, сентиментальности и мечте на «после войны».

О том, как попал на фронт

Перед полномасштабным вторжением занимался общественной организацией «Лютич». У меня там есть три друга, которые пошли на службу и 10 марта 2020 года попали под обстрел ПТУР. Они заехали в госпиталь в Днепр, и я сорвался с Киева к ним. Тогда посмотрел на своих полумертвых друзей и подумал, что нужно менять что-то.

В 2019 году у меня уже была попытка пойти на контракт, но наш доблестный военкомат захотел запихнуть меня на «срочку», а я не хочу отдавать жизнь даром. В августе 2020-го я поехал в Харьков, в подразделение «Фрайкор». Мы заезжали тогда к 57 бригаде, но там недолго потусовались — 10 дней. У меня получилось такое туристическое путешествие — первое знакомство с фронтом.

О начале полномасштабной войны

Я был в Виннице. На той неделе должен был ехать в Харьков на рекрутский курс в добровольческое подразделение. Мой батя как раз заказал берцы, говорю: «О, скоро пригодятся». Утром просыпаюсь от того, что батя такой: «Леша, началось». Слышу — на первом этаже дома телевизор вопит, что обстреливают Киев.

Мы с друзьями по организации предварительно договорились, что пойдем все в одно подразделение. Мне еще звонил товарищ, который был в «Азове», а сейчас в плену, говорил: «Если ты можешь приехать в Марик, залетай, оформим». Но у меня тогда не было моего желтого буса, поэтому я не смог приехать.

Мы сначала попали на формирование 120 бригады ТрО, нас начали забрасывать в комендантский взвод, но мы сдали автоматы и пошли в стрелковый батальон. И зависли там из-за формирования-переформатирования и всего беспорядка, который происходил тогда.

Я попал в группу быстрого реагирования, и мой первый выезд был под аэропорт в Виннице. Вышло так, что там нас свои КОРДовцы чуть не перестреляли. Ибо взаимодействия не было.

О первых выходах на штурмы

У нас всегда есть это недооценивание противника относительно всех моментов, которые только существуют. Когда мы заезжали в Запорожье в составе 47 бригады, там была планировка грандиозных масштабов — батальон туда, батальон сюда, бравадные вещи. Но по факту, когда начался нормальный жестяк, тогда уже все стали прозревать. Какое-нибудь более-менее активное продвижение у нас началось после того, когда поменяли первого комбата.

Мои первые выходы были как в открытый космос. Мой знакомый госпитальер Игорь говорил: «Друг, шаг налево, шаг направо от тропы — ты уже труп», потому что там минирование было серьезным. И вот я помню, что высаживаюсь из «бредлячки» — это наш первый выход, мы должны затянуться с этим своим металлоломом на позицию 800 метров.

Что такое 800 метров пройти по улице, вы знаете. А там у нас была промежуточная точка в 300 метрах, и еще 500 нужно было пройти до посадки под артиллерийским обстрелом. Был момент, что там тропинка шириной как две ноги сложить, командир отправляет меня с одним чуваком пробить ее. Мы идем, находим точку, куда нам затягиваться, возвращаемся, и этот чувак, который показывал мне дорогу, уже ползет, потому что ему пятку оторвало, потому что он разминался на тропинке со своим командиром.

Запорожье нас очень сильно расшатало — с этими хаотическими историями, со всеми нашими проблемами, которые только есть. Один знакомый говорил: вот 47 только три месяца повоевала, уже потерь нет. А у меня возникает встречный вопрос: вы не наступаете, вы стоите в обороне, это все равно не те потери. Нас за три месяца этого «мясокомбината» нормально так побросало, нам нужны новые люди.

Мне очень жаль, что сформировавшийся в Запорожской области скелет «сточился». И если даже молодняк придет, его надо научить, а это не получается, потому что старички — снова уходят, а старички заканчиваются рано или поздно.

О мотивации и эффективности

Меня очень сильно армия переломила, потому что я свободолюбивое существо. Тамошние правила я принимаю, просто еще есть момент, что ты заложник определенных обстоятельств или чистой воды долбо*бизма (все понимают, что это есть в нашей армии).

Если вы настроены пойти в армию, то просто стоит понимать, что это за собой несет, какое бремя. Как сказал мой знакомый Максим, главный сержант взвода, мы в армии — расходный материал, и лично для меня вопрос в его эффективном использовании. И мы за все это время в глобальном масштабе армии не научились этого делать.

Нужно масштабировать уже существующие успешные армейские проекты и подразделения. Если создавать их полностью с нуля — где ты будешь брать людей и кто будет наполнять руководящий состав? Будут возвращать каких-то генералов, или как это было у меня в ТрО: пришли пенсионеры, которые уже в отставке, и рассказывают, как надо служить. Вторая неделя войны, а они не дают людям автоматы разбирать, хотя выдавали их с боевыми патронами.

О непонимании военных со стороны гражданских

Понять опыт, как это — сидеть по три дня с умирающим чуваком, а потом переносить его труп, и в какой-то момент туда прилетает снова, этот труп становится немного меньше, и ты понимаешь, что это какая-то ху*ня, так не должно быть…

Или проблема с эвакуацией раненых или погибших, когда пид*ры отжали посадку, и уже нет возможности забрать парней. А родственники начинают звонить, и ты ничего не можешь сказать, потому что не имеешь права. Это все бремя военной службы, мне кажется, понять может только тот человек, который этот ужас пережил.

Перед моим ранением у нас была задача найти тела погибших (кроме того, чтобы выйти на позицию). Мы прошли через позиции, я выставляю своего напарника на входе, захожу в блиндаж и не могу понять, что это за чувак лежит, потому что лица нет. Я его вытаскиваю и понимаю, что мы из четырех нашли только двоих. Напарник говорит: «Давай я еще посмотрю». Залезает, где-то роется, говорит: «Я ногу нашел». Вот что осталось из двух человек. И мне тяжело.

Нет возможности, чтобы тебя выслушали. Я не говорю об уважении, просто слушайте, если вы хотите узнать, как мои дела. Просто элементарная тактичность.

Когда кто-то начинает вчехлять, что это война политиков, то у меня вообще крышу срывает, особенно когда это кто-то из знакомых. Это апогей какого-то абсурда. Такое впечатление, что ты вроде понимаешь, за что воюешь, но приезжаешь на гражданку, смотришь на людей — и как сумасшедший. Я не знаю, как потом адекватно с людьми общаться, поэтому стараюсь говорить с такими же «поехавшими» или причастными к этой всей движухе.

Когда война закончится, я хочу уехать за границу, в Португалию, поплавать голым в океане. Отдаться своему желанию, которое давно загадал и каждый раз откладывал.

О семье

В моей семье было принято говорить, поэтому я могу словами через рот выражать свои эмоции, и проблемы коммуникации нет. Мы с женой общаемся каждый день, и когда есть возможность подъехать, она срывается из Варшавы и едет ко мне.

Когда я приехал в Винницу, жена ждала меня. Мне нужно было переоформить машину, а там эти сервисные центры МВД — очереди, какие-то мутки. Машина не переоформляется, я уже от бюрократии схожу с ума, забираю жену, мы едем в другой район, она просто хотела кофе и попросила где-то остановиться. Подъезжаем к точке, и она мне говорит: «Не поворачивай сюда». И я в этот момент срываюсь и говорю: «Не учи меня ездить». Просто уже накопилось.

Я такой флегмат-оптимист, обычно спокоен, но вот с этими всеми качелями у меня немного «поплава». Я стараюсь быть адекватным до конца, находить выход из конфликтной ситуации. Но из-за того, что пережил, боюсь не справиться с этим всем.

О розовых очках

Мы с товарищем однажды говорили о смысле этой войны для нас как народа. Он выразил мнение, что некоторым повезло погибнуть в начале войны, потому что тогда наша нация была объединена. Апокалипсис начался — и мы е*ашимся. Они увидели этот момент, когда нация делала последний взмах сабли. А теперь это все так перемололось, и мы этой саблей копаемся в г*вне.

Мне кажется, что большинство наших людей, которые могли делать кипиш, меситься с мусорами на правильных акциях, пошли на войну, и им прямо сейчас не до этого. А все, кто остался, живут в мире розовых очков, курят бамбук и типа пытаются что-то делать.

Понятно, что большинство никогда не будет сознательным.

Можно жить и не ради какой-нибудь великой цели. Вот я хочу со своей женой жить в Киеве, чтобы родить детей, нужно, чтобы здесь было безопасно. Для этого нужно что-то сделать — у меня есть эта прекрасная возможность.

Мне кажется, народ просто подсел на иглу чрезмерной героизации. Об этом говорят все, кто сталкивается с реальностью, такой чистой, как героин. В начале качали: «2-3 месяца», «2-3 недели», «до конца года». Уже в этом году — «до лета мы в Крыму». Может, в параллельной вселенной. Мне кажется, что у нашей власти нет мысли менять этот подход, потому что люди начнут задавать вопросы: «А что же произошло? Вы ведь говорили, что все хорошо».