«Я не собираюсь заканчивать с армией». Боевой медик Карма о Луганске, трех годах плена и сложностях для женщин в армии

«Мой ребенок помнит, как какие-то дяди забирали маму из дома», — рассказывает Карма, боевой медик из 56 ОМБр.

В 2014 году, когда боевики оккупировали Луганск, она с ребенком уехала на подконтрольную правительству Украины территорию. А когда в 2016-м на несколько дней вернулась в Луганск навестить родителей, попала в плен.

В разговоре с военнослужащим и ведущим hromadske Сергеем Гнездиловым Карма рассказала, в чем ее обвиняли оккупанты, что в плену было самым страшным, как происходил обмен, почему она решила присоединиться к ВСУ и что самое сложное для женщины в армии.

О Луганске

Первые проукраинские акции, акции в поддержку Евромайдана в Луганске начались уже с ноября 2013 года. Сначала людей было немного, потом к этим акциям присоединялось все больше гражданских.

А в марте 2014-го начались первые столкновения на политической почве. Оппоненты очень активно пытались не давать проводить любые собрания гражданских людей, хотя на тот момент силовые структуры в городе еще формально работали.

Очень запомнились 9 и 11 марта. Это были проукраинские митинги к годовщине рождения и смерти Тараса Шевченко. И на один из таких митингов, где были беременные женщины, люди пенсионного возраста, дети, просто напало сборище пророссийских сил.

Сразу бросалось в глаза, что там было очень много людей, завезенных с приграничных территорий россии — из Ростовской области. Это и говор, и манера поведения. Для местных это было очень заметно.

Мы сначала надеялись, что как-то все разрешится. Но когда объявили о начале АТО, напряжение в городе возросло. Начались ограничения для гражданских по передвижению по городу, присматривались ко всем мужчинам. Очень много появилось людей в военной форме, и опять же — не местных.

Когда в центре города захватили здание СБУ, то стало понятно, что ничего хорошего из этого уже не выйдет. Это была где-то середина апреля. А первые активные военные действия — это было 2 июня 2014 года. Тогда был обстрел центра города, пострадали люди. Это было активное начало определенного конца для города.

О выезде из Луганска и блокпосты

В середине июля 2014-го город уже очень активно начали обстреливать. Летели снаряды как с временно оккупированной территории Луганской области, так и с приграничной территории.

Люди пытались выезжать, но опять же — огромные очереди на блокпостах. На блокпостах в основном стояли местные мужчины, которые поддерживали российскую сторону. Кто за деньги, кто за какую-то призрачную идею, а кто — просто так, потому что у него ушел сосед. Они смотрели все, просто все, что можно у людей посмотреть. Забирали вещи, у кого-то забирали документы. Мужчины на тот момент уехать уже не могли.

Я выезжала из города уже где-то 15 августа. Выезд тогда был через Станицу Луганскую. Моей дочери на тот момент был месяц. И мы с ней попали там под обстрел. Обстрел уже был со стороны самого оккупированного Луганска, с приграничной территории, со стороны россии. Понять, откуда летят «грады», было несложно даже для людей, которые вообще не имели отношения к военной сфере.

Первый блокпост мы проходили, наверное, часа три. Это при том условии, что они видели, что я с маленьким ребенком и у меня одна маленькая сумка, где только детские вещи. Перерыли просто все. Нам с малышкой повезло, что мы смогли вообще выехать оттуда.

Когда мы доехали до Счастья, там уже был первый украинский блокпост. Отношение отличалось просто кардинально. Ребята помогли пройти все раньше, посмотрели документы, дали малышке вкусняшек. Она, конечно, была совсем маленькая, но все же. И эта разница бросилась в глаза многим, кто выезжал с оккупированной территории.

Некоторое время я жила и училась в Северодонецке. Почти полтора года мы провели там. Сначала было трудно, потому что и съемное жилье, и маленький ребенок, и обучение параллельно, и попытки найти какую-то работу.

Местные в Северодонецке не очень хорошо относились к внутренним переселенцам. Были ужасно высокие цены на жилье. Люди видели прописку в паспорте — и начиналось: мы вам не будем сдавать. История у нас циклическая, но, к сожалению, не все об этом помнят.

Как Карма попала в плен

В 2016-м у меня должна была быть осенняя сессия и было немного свободного времени. Я поехала с малышкой к родителям, потому что семья у меня до сих пор остается на оккупированной территории. Я приехала домой, может, дней 5 мы пробыли у родителей.

В какой-то день я пошла в гости к бабушке, мы жили рядом. И в 5 вечера в доме просто выламывают дверь, врываются люди в камуфляжной форме и говорят: «Вы задержаны, потому что вы общались с ребятами из движения ультрас».

Это было движение луганского клуба «Заря». Где-то за месяц до моего приезда ребят из движения задержали местные. И боевики просматривали их контакты, их страницы в соцсетях. Если бы мы знали раньше, что ребят задержали, я бы уже туда не ехала. Но никакой информации не было. И так просто сложилось, что я не вовремя приехала.

Спасибо хотя бы за то, что ребенка (на тот момент ей было 2 года и 5 месяцев) оставили дома с родителями. А меня привезли в отдел полиции. Начались допросы, даже всякие «чиновники» местные поприезжали, потому что поймали «шпиона». Девушке 21 год, и две так называемые республики испугались, потому что это угроза их безопасности.

Досудебный процесс, когда мне пытались выдвигать какие-то обвинения, длился около 11 месяцев. Все по всем их методичкам, как они любят: подвальные помещения, допросы, методы психологического и физического давления.

Самое тяжелое было то, что ты не понимаешь, что с твоей семьей, что с твоим ребенком и вообще что будет дальше. Потому что почти каждый день начинался с того, что «если ты не будешь с нами говорить, если ты не будешь соглашаться, то семью свою ты можешь уже не увидеть».

О судилище и дочери

Я была в плену 3 года и 2 месяца. По их местным документам на половину меньше, потому что они очень не хотели подтверждать, что я там где-то существую просто.

Несколько раз были какие-то судебные заседания, на которых они пытались мне вынести приговор по тем обвинениям, которые они себе придумали. Они написали, что у меня была статья «государственная измена». Такой театр абсурда вместе с их судилищем.

Я себя в какой-то день поймала на мысли, что мне уже все равно, что будет дальше. Потом мы общались с ребятами и девушками, которые также прошли плен. Это ощущение есть почти у каждого, и эта стадия реально самая опасная.

Если ты понимаешь, что тебя ждут дома — с этим гораздо проще проходить даже самые сложные ситуации. А когда семья в терроре и ты не понимаешь, что происходит с семьей, не понимаешь, что будет происходить с тобой не то что завтра — через час, то так гораздо сложнее. Это довольно сложно морально, эмоционально. Можно вытерпеть физическое воздействие, а вот с моральным — гораздо хуже.

Фактически у меня ребенок растет без меня, мама у него в режиме онлайн. И ребенок, несмотря на свой малый возраст, все помнит. У него такое детское воспоминание будет, как какие-то там дяди забирали маму из дома. Это не нормально.

Моя семья и ребенок не имеют возможности уехать. Ребенок в оккупации закончил детский сад, уже учится во втором классе. Надеемся, что это все закончится как можно быстрее и будет возможность быть с ребенком рядом.

Об обмене

Суд вынес мне приговор — 12 лет лишения свободы. Очень долго пугали тем, что права обмена не будет, говорили: «Какая Украина, ты там никому не нужна». Классически, как со всеми остальными.

В конце декабря 2019 года я и еще несколько женщин, которых лишили свободы в похожих ситуациях, находились уже на территории женской колонии. Однажды нам сказали собирать вещи, потому что мы едем на следственный изолятор — туда, откуда нас забрали.

Мы приехали туда, нам почти неделю вообще никто ничего не говорил. Только накануне вечером подошли и сказали готовиться с вещами, потому что мы едем на обмен.

Как показывала практика, если тебе говорят, что у вас будет обмен, то вообще не факт, что он будет. Люди могли попасть куда угодно. Но нам в тот день повезло. Все пошло по плану, не было никаких накладок.

В 7 утра 29 декабря 2019-го мы выехали из Луганска и примерно в 12 уже были на территории Донецкой области, тогда обмен происходил возле Зайцево. Нас вместе с документами перевезли через КПП. На контролируемой Украиной территории нас встретили волонтеры, и уже была первая возможность позвонить родным, сказать, что произошло и что я в Украине.

Вечером мы приехали в Киев. В аэропорту нас встречал президент. Нас не забыли, это было очень заметно по реакции и отношению тех людей, кто нас встречал. Тогда нас обменяли 86 человек, если я не ошибаюсь.

Далее реабилитация, обследование, санаторий, чтобы более-менее привести себя в порядок. Я восстановилась на учебе, вернулась в Северодонецк. В течение двух месяцев закончила обучение и получила диплом. А уже в июле 2020-го я решила, что присоединюсь к армии.

Как живет Луганск сегодня

Я общаюсь с родными. Знаю, что происходит усиление местной мобилизации. Она не проходит официально — все довольно тихо делается. Но мужчины не могут спокойно выйти в магазин, спокойно где-то пойти на работу. Мужчину, которому почти 60 лет и у которого инвалидность, останавливают, когда он идет в ближайший магазин за хлебом, проверяют документы и пытаются привлечь насильно к мобилизации.

Что касается работы, коммуникации, обеспечения просто человеческих потребностей — это все настолько там сейчас минимально, что адекватный человек, который более-менее дружит со своей головой и воспринимает действительность, не будет на это спокойно смотреть.

В Луганске в 2014-м был определенный процент тех людей, кто реально хотел прихода россии, возвращения СССР, того шага назад в прошлое. Но это была даже не половина, а значительно меньше. И это та категория, которая в то время была 40-50+ по возрасту.

Процентов 10 были очарованы, удивлены, увлечены идеей самостоятельной республики, они свято верили в это. Еще был определенный процент, которому было вообще безразлично, что будет дальше, их никто не трогает — у них все в порядке.

Но прошло полгода под обстрелами, прошло два года, когда уже не было благ цивилизации. Даже в селах, которые ближе к городу, уже не было ни газа, ни света, ни магазинов, которые работали. И люди начали понимать, что что-то пошло не так.

На оккупированных территориях до сих пор есть те, кто поддерживал и поддерживает Украину. Они ждут, что жизнь наладится, как было 10 лет назад, и все станет на свои места. Я бы хотела сказать, чтобы они не теряли веры. Это не будет быстро, будет сложно, будут потери с обеих сторон. Но Украина на эти территории вернется.

О присоединении к ВСУ

Я думала об армии еще в 2014-м. Но на руках был маленький ребенок — какая армия, какой контракт. Потом плен. Когда я вернулась домой в Украину, это было довольно взвешенное решение.

Мне очень повезло с подразделением, в которое я попала. Я шла к знакомым и имела определенную поддержку. Потому что, как ни крути, вопрос женщины в армии у нас есть и ближайшие несколько лет никуда не денется. Сначала были трудноватые моменты, потому что ребята привыкли, что война — это дело не женское. Очень долго и очень трудно доказывала, что я могу.

Мне немного тяжело из-за того, что забывается гражданская жизнь. Мы 24/7 вместе друг с другом в военном кругу. Когда ты долго в армии, то начинаешь по-другому реагировать на гражданских людей, на гражданскую жизнь. Но все не так сложно.

«Мне греет душу идея быть поближе к дому»

Я не жалею, что пошла в армию. У меня есть профессиональный рост, мои профессиональные навыки совершенствуются. Я стала более уравновешенно реагировать на внешние раздражители. Если бы сейчас встал вопрос, идти в армию или не идти — я бы снова пошла.

Когда я шла в армию, то специально искала то подразделение, которое будет не в тылу, а выезжать в зону боевых действий на востоке Украины. Мне греет душу идея быть ближе к дому.

Я с армией не собираюсь заканчивать. Буду продолжать военную службу. Я хочу расти как специалист. Сейчас я сержант, и все эти звенья воинских званий, начиная от солдата, я прошла в окопах.

Никто в подразделении или батальоне сейчас не скажет, что я непонятно как заслужила свое звание. Девушек в батальоне не так много, нас можно пересчитать по пальцам. И ребята видят, что мы работаем, что мы всегда с ними.

Очень хочется домой — в Луганск. Я не говорю, что я там останусь жить — скорее всего, нет. Но просто поехать домой, побыть там хоть час очень хочется.