Защитник: Если бы я не вернулся воевать, то остался бы навсегда военнопленным. А это для меня бесчестие

«Я еще в 2014-м для себя решил: у меня есть страна. Хорошая или плохая — какая уже есть. У меня есть свои символы, в частности город, где я родился. И есть люди: хорошие или не очень, но они называют себя украинцами. И я буду действовать, учитывая то, что происходит вокруг меня, что происходит в стране. Мне все равно, кто как поступит или что скажет. Если это война, мой выбор — воевать, приближать победу. Иначе я предам себя», — рассказывает Анатолий Головченко, заместитель командира роты 47 ОМБ «Магура».

Из уст этого требовательного к себе и другим 47-летнего мужчины часто звучат слова о том, что правильно, а что нет. Чувствуется, что это характер, убеждения, опыт. А воевал он много.

«Айдар», плен и снова война

Бывший шахтер из Луганской области с 2000-го живет в Полтаве. Работал альпинистом на вышках мобильной связи. Любил выезды и в пределах области, и дальше, новые пейзажи и новые высоты. И любил Украину. Поэтому и пошел ее защищать 3 марта 2014 года.

В «Айдаре» воевал разведчиком, а в июне того же года оказался в плену сепаратистов.

«Попал в засаду под Луганском. Меня вместе с раненым побратимом взяли в плен "кадыровцы". Там к "айдаровцам" было, ммм... не очень мягкое отношение. Одному из украинских бойцов чеченцы вырезали на груди слово "бандера", а потом зарезали его. Мне пытались ноги прострелить, но мы лежали на бетонном полу, и они побоялись рикошета. А потом ополченец побежал за топором — хотели мне пальцы на ногах обрубить. На мое счастье, начался обстрел. И я уцелел. Через 31 день нас обменяли», — неохотно вспоминает боец те ужасные дни.

Спрашиваю, остались ли следы на теле от пыток.

«Да есть немного: от шокера, ножа, плоскогубцев».

После нескольких месяцев лечений, где ему едва спасли ногу, боец вернулся в строй.

«Страшно, конечно, было. Но я выходил в город, смотрел, что многим людям тот фронт по барабану, они не понимают и не представляют, что на востоке происходит. Там настоящая война идет, а здесь падают в обморок от взгляда на повестку. Кому-то же надо моих сыновей защищать (у Анатолия два сына от первого брака, который распался в 2018-м, и усыновленный мальчик во втором браке — ред.)».

С годами он понял о себе еще такую вещь:

«Если бы я не вернулся воевать, то остался бы навсегда военнопленным. А это для меня бесчестие. Я не мог этого допустить. Лучше быть воином. И лучше погибнуть воином, чем быть живым в тылу и с ощущением, что меня сломали».

И когда военный сейчас видит, что ребята в его роте демотивированы, подавлены, депрессивны, он им разъясняет:

«Плохое настроение пройдет, но если вы откажетесь воевать и вернетесь домой, я точно знаю, что вы себя сгрызете. Потому что в памяти у вас будет одно: вы предали самих себя. Вы не смогли перебороть страх. Я сам по природе хмурый, нахмуренный. Но понимаю, где нахожусь, и требую от себя делать то, что надо».

Как освобождали Роботино: продвигались через минные поля на свой страх и риск

В 2017-м Головченко демобилизовался, вернулся домой в Полтаву. Но он знал, что будет большая война. Хотя и раздал какие-то вещи знакомым военным, каску и бронежилет оставил себе. Ходил в спортзал — готовился.

24 февраля 2022-го решал семейные дела, а на следующий день уже был в Северодонецке.

«Хоть и прошло пять лет, сразу вспоминаешь, как воевать. Жить же хочется», — смеется мне в трубку. Сейчас он на полигоне где-то в Запорожье. После того, как «Магура» освободила село Роботино в августе, которое было оккупировано с начала вторжения, мужчина побыл в отпуске дома. А на днях вернулся к своим: в бригаде — доукомплектация.

Периодически разговор прерывается: то вызывают Анатолия по рации, то исчезает связь.

Прошу рассказать, как освобождали Роботино.

«Мы брали его аж три месяца, потому что кацапы (Анатолий употребляет только это слово для обозначения врагов; если встретите другое, его добавила от себя автор — ред.) сидели там полтора года и хорошо закрепились. Грамотно и разумно выстроили свои посты, окопы и позиции, а все вокруг заминировали. Наше командование не всё учло, и так получилось, что первые штурмы были неудачными. 

Но позже мы изменили тактику, и именно наша бригада стала продвигаться небольшими группами пехоты. Возле моей группы справа и слева тоже должны были продвигаться другие, но, к сожалению, они не смогли пройти минные поля. Всё откатывались и откатывались назад. Очень много мин и растяжек. И почему, собственно, первый штурм нашей бригады был удачным? Потому что мы продвигались через минные поля на свой страх и риск», — рассказывает Головченко о бое, в котором тоже участвовал как командир взвода.

«А разве не саперы идут первыми?» — спрашиваю.

«Хе-хе, — смеется над моей наивностью офицер. — Часто люди приезжают с настроением: ух, ого, всех порвем! А когда оказываются в реальности со взрывами и выстрелами, а надо продвигаться вперед, некоторые не выдерживают. Не говорю, что это хорошо или плохо, но такое случается.

В первом штурме шли четыре сапера впереди. Одного ранило, я оказал помощь, и его отправили обратно. Остальные сказали, что дальше не двинутся, и я трижды их заворачивал: "Назад!" Но до конца они так и не дошли. Во время штурма их с нами не было. 

Мы зашли на позицию. Приняли бой. Несколько кацапов убежали, нескольких мы уничтожили, двоих взяли в плен. Заняли позицию, то есть забрали ее у россиян. И организовываем оборону: мы должны там закрепиться, потому что они захотят отбить позицию. Когда закрепились полностью, и она наша окончательно (а на это может уйти несколько дней), планируем следующую операцию. И так двигаемся понемногу от дома к дому».

Боец месяц жил в деревне с россиянами, воровал их сухпайки и портил минометы

Анатолий вспоминает случаи, которые произошли за эти три месяца.

«Во время одного из штурмов нашего собрата контузило. Он остался один. Оглушенный, сбитый с толку побрел в сторону села. А Роботино было еще под кацапами. Когда наш парень пришел в себя, то понял, где он, и что живым оттуда не выйдет. Там же через каждый дом жили россияне. И вот он целый месяц скрывался в селе, где-то там ночевал, воровал у них сухпайки, портил минометы, засыпая туда песок. А когда мы уже зашли в село, выбежал навстречу Bradley, махал руками. 

В другой раз кацапы попали в одну из наших боевых машин. Механик вылез, и контуженный, дезориентированный пошел по полю — и упал там. Мы пытались подлететь дроном, чтобы показать ему путь, но он не понимал. Тогда некоторые ребята, среди них и командир нашего взвода, вызвались пойти и забрать его пешком. А это поле, открытое пространство, до врагов 150-200 метров. Но собратья рискнули, забрали его и привели обратно».

Спрашиваю, такое братство, взаимопомощь, поступки характерны именно для войны, или возможны и в мирной жизни.

«Я не героизирую военных, будто на войне все становятся героями. Нет. Просто здесь большая концентрация тех, кто и в жизни герой. Люди, которые способны на самоотверженные поступки, собрались в одном месте. А вели бы они себя по-геройски везде, и в мирные времена, если бы кто-то топился, например. Просто на войне больше возможностей себя проявить», — объясняет боец.

Об иностранной технике и характерах, которые спасают

Интересуюсь, действительно ли такая крутая иностранная техника. Или нам отдают по принципу «на тебе небоже, что мне негоже»?

«Несмотря на то, что эта техника старая и часто ломается, Bradley действительно крутые. Для защиты экипажа и десанта, которые внутри, — прекрасны. Одна из машин подорвалась на пяти противотанковых минах — и все внутри выжили. В Bradley попадали из "градов", стреляли из танка — и опять же, все люди живы. К сожалению, мы потеряли много техники. Когда машина наезжает на противотанковую мину, она "разувается", то есть спадают гусеницы. Приходится оставлять на поле боя, а там ее уже добивают. Пока не сгорит», — вздыхает Анатолий.

«Что спасает, поддерживает на войне, когда ты злой, раздраженный, с трудом дожил до вечера? Юмор?» — спрашиваю.

«Считаю, что характер. Благодаря ему люди выживают. У меня был случай, когда мы заняли позицию, и замены не было четверо суток. Там был такой выброс адреналина, мы не ели, почти не спали все это время. Такое напряжение. И вот ребята из других подразделений начали кричать: "Все, нам торба, всех убьют, надо бежать". И если бы они побежали, то погибли бы. Таким массированным артобстрелом нас крыло, что выжить было бы нереально. Мы им не дали этого сделать.

Если в подразделении есть человек мотивированный, с характером, который думает, как и что организовать (скажем, удачный штурм), такое подразделение будет воевать. Этот человек избегает разговоров типа "Мы — мясо", "Нас убьют", "Нам дают бессмысленные задания" и начинает логически разбираться, обосновывать, что к чему, объяснять другим. Я, например, считаю, что бардак в армии всегда был и будет. Не идти из-за этого воевать — неправильно. Мы должны защищаться. 

Если же такого лидера со стержнем нет, то эти разговоры быстро захватят все головы, и скоро все подразделение будет думать об "измене". Бойцы падают духом, становятся несобранными, равнодушными и чаще гибнут», — разъясняет военный.

Больше всего пугает, что делать после победы

Спрашиваю, как он изменился за годы войны. Анатолий говорит, что стал более циничным, особенно в вопросах, касающихся потерь.

«Ребят убивают, могут убить и меня. Но несмотря на мое огрубевшее отношение, есть случаи, которые ошеломляют. К нам в подразделение пришел молодой человек. Через несколько дней отпросился домой, потому что у него жена рожала дочь. Побыл с ними неделю, вернулся, через день пошел на задание — и погиб. Жаль, что отец и ребенок так и не узнают друг друга, — выдыхает, а потом добавляет: Никого не забудем, почтим память, но после войны. Сначала надо победить».

Анатолий понимает, что стал другим, изменилась психика. И в определенные моменты даже думал о том, что лучше погибнуть, чтобы не стать плохим примером для своих детей.

«Я недавно вернулся из отпуска, был две недели дома, и после этого имею двоякие ощущения. С одной стороны, я очень устал с 14-го года от войны, от бездарных приказов и "отказников". Не физически устал, а морально. И мне хорошо было побыть с семьей, где у меня любящая жена, которая все-все для меня делает. С другой стороны, я не могу найти себя дома.

Снова переживал то, что было в 2014-м и 2017-м, когда я возвращался с войны. Не знал, куда себя приткнуть. Тогда оставил работу, которую так любил, и начал работать сам на себя: стал промышленным альпинистом, утеплял и красил фасады. Висишь себе на веревках, никто тебя не достанет. Во всех смыслах, — смеется. И сразу признается: Меня больше всего пугает, что делать после победы».

Хочется чувствовать благодарность и ходить на рыбалку

На протяжении всей нашей беседы от мужчины веяло самообладанием и спокойствием, о каких бы вещах мы ни говорили — смешных или страшных. Правда, Анатолий признался, что и его, и побратимов раздражают молодые здоровые мужчины под забегаловками.

«Я считаю это неправильным. Так же не должно быть равнодушия от гражданских, которые видят человека в форме и игнорируют его. Хотелось бы хоть немного благодарности, уважения к воинам. Не надо руку к сердцу, достаточно кивка головы, "спасибо", чтобы где-то предложили пропустить в очереди. Я не пойду, мне не надо, но так увижу какое-то уважение. Военным важно и приятно, чтобы люди понимали, что мы делаем и зачем.

А когда в глазах пустота, когда осознаешь, что ты для этих людей никто, что им все равно, то после такого становится очень тяжело. И сложно снова себя мотивировать».

Интересуюсь, что его радует, что разгружает.

«Радует удачный штурм и то, когда наша арта стреляет далеко и метко. Радует возвращение назад после удачной операции. Не радуют разорванные тела. Мое второе образование — богословское (первое — педагогическое, физвоспитание — ред.), я верующий. Где-то там далеко в душе мне их (россиян) по-человечески жаль.

Но мне не трудно сочетать в себе любовь к человечеству и ненависть к врагам. Люди, которые действительно изучают Библию, знают, что мы имеем право, можем, даже обязаны защищаться с оружием в руках. Это не убийство. Это защита своей страны. А многие христиане заповедями "не убей", "подставь щеку" оправдывают свой страх и нежелание идти на войну. 

А разгружает меня рыбалка. Вот сяду после боя, затыкаю в ютубе на крючки, лодки, эхолоты. Обо всем тогда забываю. Мечтаю выбраться на рыбалку».

В прошлом году Анатолий привез домой с позиций котенка. Сейчас это уже котяра весом более 5 кг.

«Так это такие ваши достижения на войне?» — шучу.

«Так точно!» — смеется он в ответ.