В эпицентре боли и любви: как на Сырце, куда вчера попала российская ракета, люди стали поддержкой друг другу

Дом на столичном Сырце, в который попала российская ракета, легко найти по едкому запаху гари. А еще — по веренице людей, несущих воду, печенье, лопаты. Когда мы с подругой сюда приходим, здесь еще не так много волонтеров, а полиция не огородила территорию лентой. Но люди уже понемногу подтягиваются. Во дворах вокруг разрушенного дома — тишина. Слышны лишь отдаленные голоса спасателей и шум строительной техники.

Люди наблюдают за всем молча. Словно взрывная волна выбила из нас все слова. Сгоревшие деревья поднимают свои поломанные черные ветки прямо в голубое небо. На асфальте возле соседних домов, покрытом обломками стекла, разбросаны мелкие недозрелые груши и яблочки, сбитые взрывной волной. Я смотрю на них, и мне становится так горько, как будто эти яблоки и груши — живые существа, которым россия не позволила созреть и налиться соком. Всюду разбросаны обломки, кое-где видны пятна крови на асфальте.

«Дети не должны вот так умирать!»

Мы с подругой хотим быть полезными и идем поближе. Сначала мне кажется, что пострадали два дома, но это один: российская ракета разрушила весь подъезд. И теперь в доме зияет пустота, словно из него вырвали сердце. Невозможно не думать, что еще утром здесь бурлила жизнь. Невозможно смотреть на гору бетонных плит, арматуры и обломков, под которыми — мы все здесь знаем — есть люди.

Когда мы подходим поближе, спасатели как раз объявляют минуту тишины — чтобы услышать, не даст ли о себе знать кто-то под завалами: плачем, криком, всхлипом, словом. Но под обломками — тишина. Когда кран начинает медленно поднимать бетонную плиту, а затем другую, мне кажется, что сейчас так же слой за слоем утончается моя кожа. Я чувствую, что если сейчас из-под обломков кого-то достанут, мое сердце, у которого больше нет брони, разлетится на обломки.

Ближе подходить уже не разрешают: есть угроза обрушения стены дома, работает тяжелая техника, и должна еще работать полиция. Мы идем искать, где можем быть полезны. Немного в стороне от разрушенного дома стоят пожарные, «скорые» и полицейские автомобили. В тени сидят уставшие спасатели. Подтягиваются волонтеры, несут и несут воду. Кто-то помогает людям нести вещи, которые они смогли забрать из разрушенных квартир, кто-то раздает желающим лопаты и веники, мусорные пакеты. Кто-то остается выслушать людей, обнять.

Одна из женщин гладит двух маленьких собачек, сидящих в тени вместе с молодыми хозяевами, и начинает плакать — ее домашний любимец где-то под бетонными плитами. Внезапно люди быстро расступаются.

— Дорогу! Дорогу! — кричат спасатели и выносят один за другим в термоодеялах двух человек. По толпе, стоящей у полицейской ленты, которой уже огородили место трагедии, катится ужасный шепот: «Это дети, дети». Детей заносят в «скорые», но те никуда не отправляются. Рядом со мной стоит девушка и всхлипывает. «Их, видимо, там реанимируют, оказывают им помощь. Это дети, дети не должны вот так умирать», — говорит она.

Рассказывает, что живет через несколько домов от разрушенного. Еще никогда не слышала ничего похожего на этот утренний взрыв. Еще никогда не была так близко к человеческому горю. «У меня в этом доме бабушка живет, ее порезало стеклом, но она жива, ее уже госпитализировали, — говорит девушка. — Знаете, я сначала увидела тень от ракеты над домом, а потом все произошло». Она смотрит на меня покрасневшими от слез глазами. А потом говорит: «Берегите себя».

«Мама под завалами»

В это время спасатели выносят на одеяле взрослого человека. Что-то говорят медикам. Аккуратно и неспешно заносят в карету «скорой». Все понимают — человек погиб. Кто-то говорит, что это, кажется, мама этих детей. И я ловлю себя на мысли, что чувствую что-то похожее на облегчение, если это слово вообще здесь уместно, что мама была рядом с детьми. Что они не были сами в такой ужасный момент. Что маме не придется видеть развалины вместо дома, где она утром оставила детей, отправившись на работу. Это ужасные мысли. Но именно так я думаю о себе, чтобы в самые страшные моменты быть со своим ребенком.

К полицейской ленте подходит женщина, сдержанная и тихая. Другие женщины спрашивают ее: «Где мама?» И она так же без всяких эмоций, словно этот взрыв выпалил в ней саму жизнь, отвечает: «Мама под завалами». Одна из женщин, очевидно, соседка, начинает плакать.

«А образ Божией Матери уцелел!»

Мы с подругой помогаем женщине из соседнего дома. В этом доме некоторые квартиры выгорели дотла, в других вынесло окна и двери. Валентине — 82 года. Утром она уехала на дачу, это и спасло ее от осколочных ранений. Взрывная волна разбила и выбила окна у нее в спальне и на балконе в гостиной. «Но входная дверь уцелела», — радуется Валентина. В спальне выбиты оконные рамы, сорваны шторы, перевернуты вазоны с цветами. Кровать усыпана битым стеклом. «Я ведь здесь всегда читаю книгу, если бы я осталась дома, то… Соседку мою вот отвезли в больницу с осколочными ранениями».

«Смотрите, — говорит она вдруг, — а образ Божией Матери уцелел!» Икона стоит в углу спальни, прислоненная к стене. Букет лаванды в вазе рядом с ней — перевернут, но икона стоит на месте. Мы поднимаем вазоны, стряхиваем с них стекло. Огромное алоэ упало на пол, но уцелело, орхидеи выпали из своих горшков, но также живые. Больше всего пострадал фикус — у него обожженные листья. «О, какой молодец, выжил», — говорит Валентина об очередном вазоне.

«Сломался наш символ несокрушимости, но я его склею»

Люди в этом доме и рядом убирают последствия взрывной волны. Выносят стекло, поврежденную мебель, подметают подъезды и двор, несут пленку, чтобы закрыть выбитые окна. Все сосредоточены и готовы помогать друг другу. Постепенно сюда приезжает все больше волонтеров, кто-то сразу после целого дня в «Охматдете».

Олег сидит на бордюре возле изогнутых от взрыва гаражей. Ему уже за 60. Рядом — его мама, которая приехала сразу, когда узнала о взрыве. Олег рассказывает, что тревогу слышал, но уже начал обедать, поэтому решил не прерываться. От взрывной волны вылетели окна и попадали кухонные полки. «Вам есть где ночевать?» — спрашиваю у него. В ответ он усмехается: «Конечно есть. Дома. Лето на улице, можно и без окон пожить».

Валентина тоже спокойная и сосредоточенная. Когда мы уже заканчиваем подметать стекло на балконе, она заносит пленку для окна. В ее гостиной на полу лежит легендарный петушок васильковской майолики — символ несокрушимости со времен деоккупации Бородянки. От взрывной волны он свалился и раскололся на две части. «Сломался наш символ несокрушимости, — говорит Валентина. — Но это не страшно, я его склею. И окна вставлю. Это все вещи, которые можно починить, в отличие от человеческой жизни».

А я в это время думаю, что все мы — как этот петушок: такие же несокрушимые, но в определенные моменты тоже трескаемся, разбиваемся на обломки, распадаемся на части. И тогда важно, чтобы рядом был кто-нибудь, кто может нас склеить. Вчера все мы были друг для друга теми, кто склеивает и лечит.

Несмотря на шок и боль, люди со всего Киева ехали и шли туда, где требовалась помощь. Несли лекарство, воду, еду, детское питание. Несли лопаты, веники, перчатки. Несли свою решительность, надежду и любовь к ближнему. У нас есть трещины, шрамы и сколы, а вчера их стало еще больше. Но мы стоим. Потому что у нас есть мы.

Домой мы с подругой ехали не с пустыми руками. Валентина дала нам отростки своих вазонов, которые выстояли и выжили. Мы их посадим у себя, а потом еще кому-нибудь дадим отростки. Потому что так и должно быть: жизнь должна продолжаться.

Автор: Мария Семенченко