«Я сделаю клуб мужчин, которые потеряли сыновей». Андрей Онистрат о жизни после утраты

Остап Онистрат погиб за месяц до своего 22-летия под Угледаром. Он добровольно присоединился к ВСУ в июне 2022 года. Участвовал в боевых действиях в составе Десантно-штурмовых войск. Затем был аэроразведчиком в 68 отдельной егерской бригаде, где воевал вместе с отцом. Похоронен 6 июня 2023 на киевском кладбище «Берковцы». Награжден орденом «За мужество» III степени (посмертно).

«Это пережить невозможно»

Когда это произошло, я помню, как я приехал в морг, меня не хотели пускать, говорили: «Нет, нет, тебе нельзя на это смотреть». Но я зашел, увидел, все понял. И дальше было ощущение, что мне нужно как можно скорее его физически похоронить. Ведь это точка. Точка, которая переместится на кладбище, куда я буду ходить и там плакать.

Я это сознавал в течение этих бесконечных двух суток между тем моментом, когда я зашел в морг, и потом, когда состоялись похороны. Этот ужасный процесс нужно просто пробыть. Я бы не сказал «прожить». Потому что это не жизнь, это просто существование из одной точки в другую.

После того как похоронили, то… Я это принял.

Пережить или прожить это невозможно. Просто нужно жить с этим океаном боли. Здесь нет универсальных стадий [проживания горя — ред.]. Это не насморк и не грипп, что у тебя сначала горло, потом насморк, кашель, потом ты что-нибудь попил — и в конце концов все прошло.

Несколько дней тому назад я был на кладбище. Хотя не могу там долго находиться… Там тихо и в зависимости от ветра — шум флагов. А сын такой же улыбающийся на фотографии. С осени 2022 года.

Физически факт погребения играет роль. Я не представляю, как жить, если кто-то в плену или без вести пропавший… Ты не знаешь, у тебя нет физического подтверждения смерти. То есть, он может быть где-то, а может не быть где-то. Это еще более страшная история.

Как изменила потеря

Я был молчалив, думал, что все понимают все, что я думаю. Хотя это большая проблема, потому что у нас у каждого свой мозг, и мы по-своему воспринимаем те или иные события.

Кто-то говорил, что я стал более сентиментальным. То, что я могу заплакать из-за воспоминаний… Я буду это делать и через 20 лет.

Я стал более циничным. К врагу. У меня нет каких-либо проблем с тем, чтобы отобрать чужую жизнь. Совершенно хладнокровно. Это немного другое, чем просто желание мести. Это в принципе понимать, что мы на правильной стороне.

У меня товарищ две недели назад погиб. Сказать, сколько их уже? Их много. Из близких уже под десяток. И у меня такое чувство внутри: «Вот еще один».

Когда я был на кладбище, случайно увидел могилу мальчишки, погибшего в мае 2022 года. Я не знал, что он похоронен на одном пятачке с Остапом. Он у меня юристом работал когда-то. Я увидел большой барельеф и вспомнил, как он погиб. Я не был на похоронах, но он был, наверное, одним из первых погибших из близких. Я в то время уже был на службе.

О горевании мужчин

Наверное, по традиции женщины более чувствительны к помощи психологов, психологическим реабилитациям. Но, знаете, это как есть мужчины, которые считают, что намазать себя кремом — это чисто женская тема. А на самом деле у нас кожа абсолютно одинаковая, и она одинаково это воспринимает.

С точки зрения помощи — не знаю… Мне не нужна никакая помощь. Меня Валя уговаривала идти к психологу. А я говорил: «Слушай, ну мне не нужно это».

Я был у психолога 3 или 4 раза. Но я это не воспринимаю как терапию… Ну, был в каких-то разговорах. Но у меня не было такого, что я без этого не прожил бы.

Когда закончится война, я сделаю клуб мужчин, потерявших сыновей. Я считаю, что нам будет о чем поговорить. Потому что очень важно, по крайней мере для меня, говорить с тем человеком, который может осознать глубину потери.

«Не говорите мне слов сочувствия»

Я периодически встречаю людей, которых давно не видел, и когда говорят слова сочувствия — я не хочу, чтобы с этого начиналось общение. Мне это больно.

Я могу говорить об этом с кем-то из близких друзей, но это должна быть моя инициатива. Это точно не человек, которого я не видел 10 лет, а здесь он встречает меня и говорит: “Чувак, мои соболезнования”.

Буквально вчера я встретил двоих людей — и две разные реакции. Один начал со слов сочувствия, и мне прямо захотелось убежать от него, я не хотел с ними продолжать общение. А второй парень как-то подтекстом сказал, что знал Остапа, где-то с ним был и воевал. И это было комфортно.

Разговоры с собой: что я сделал не так?

У меня очень много всяких разговоров с самим собой. В свое время я поддержал, чтобы Остап пошел в армию. И я ищу ответ на вопрос, все ли правильно я с ним делал? Я ищу какие-то подсознательные ошибки, которые могли привести к этому событию.

Он у меня, например, в последнее время мечтал пойти в штурмовое подразделение. Потому что ему не хватало «экшена» в его работе. А я его намеренно не хотел отпускать, потому что считал, что это будет небезопасно. Поэтому… Я обо всем думаю. Это сложно передать и трудно описать.

Но я думаю и о том, что поход в армию изменил Остапа. Изменил радикально. И возможно, это то, что ему требовалось для того, чтобы выполнить свою миссию.

Повторил бы я это снова? В диалогах с собой я прихожу к тому, что, наверное, повторил бы. Но у меня ответа нет.

Я стараюсь немного дистанцироваться и смотреть на процесс со стороны. Как будто это я не о себе, а о ком-то, кто похож на меня, и я оцениваю его действия в отношении своего сына.

У меня много фантастических воспоминаний… За последний год я с ним общался просто космически много. Я столько с ним пережил… А может, этого не произошло бы. Может, мы остались бы какими-то получужими людьми, если бы этого не произошло.

Сейчас я думаю, как мне жить с тем, что потеря сына влечет за собой специфическое отношение ко мне и продвижение по службе. Это тоже тяжело, потому что получается так, что я сейчас в какой-то мере получаю бенефиты в результате того, что у меня погиб сын. А я продолжаю служить.

Один из моих собратьев в 68 бригаде, который был со мной, когда это произошло с Остапом, говорил: «Я все понимаю. Только не понимаю, почему ты вернулся?». Я говорю «Слушай, я не мог не вернуться».

Но парадокс в том… что он тоже погиб.

Как военные переживают потери

У любого военного было несколько этапов службы. И на каждом этапе были какие-то собратья, оставшиеся в тех или иных подразделениях.

Если это близкий человек — тебе говорят: «Погиб такой, похороны тогда-то». Ты раз — и поехал. Поехал, поскучал, приехал, что-то вспомнил, вернулся. И вообще у любого боевого человека этих людей уже так, как у меня. А может быть, и больше.

В целом все переживают самостоятельно. Где-нибудь по случаю можем вспомнить какой-то эпизод со службы. Что-то веселое. Я вот помню эти дороги Харьков — Балаклея… Смешные разговоры были… Ваня нас развлекал, потому что оказывается, что он окончил курсы эротического массажа. Он в красках рассказывал, как у него все это было. Мы ехали, смеялись, шутили. Это приятные воспоминания… Но его больше нет.

Есть люди, которые просто не вывозят и которых плавит. Но это, как правило, определенное количество событий, которые потом наслаиваются на алкоголь и т. п., и на этой теме плавит. Учитывая, что я не пью, у меня нет таких проблем. Наверное, это один из факторов, который помог мне эту историю пережить.

«Здесь нельзя раздавать советов»

Когда мой товарищ потерял сына, он спросил: «Как с этим жить?». Я ему сказал: «Это не пройдет. Концентрируйся на том, кому ты сейчас нужен. Думай о хорошем, о том, что ты можешь дать своим другим детям, внукам. Как ты о них можешь заботиться?».

Это то, что я посоветовал. Но у него есть еще дети, очень много внуков, есть чем заниматься. И это я просто знаю человека. Не у всех такая ситуация. Есть люди, например, одинокие. Потому здесь советов раздавать нельзя.