«Захват врагом по 500 км² не наводит ни на какие мысли?» Интервью с Евгенией Закревской

Мы сейчас видим значительные изменения линии фронта не в нашу пользу. Согласны ли вы с оценками, что фронт у нас фактически посыпался? И в чем тогда ключевая проблема: в системе управления, ресурсах или нехватке людей?

Наша ключевая проблема в том, что мы до сих пор не получили ни технологическое, ни организационное преимущество противника — ни в воздухе, ни на земле. На море в определенной степени — да. Но этого недостаточно. Численного преимущества у нас быть не может — ни в людях, ни в средствах, ни в БК (пока). Поэтому очень важно получить технологическое преимущество и суметь его использовать для победы.

А между тем, все равно нужно сдерживать противника на всей линии фронта. И чем дольше у нас отсутствует преимущество, тем дороже такое сдерживание в людях.

Помощь партнеров сама по себе не конвертируется в преимущество. Хотя она может помочь в какой-то мере создать паритет. Создание технологического и организационного преимущества — приоритетная задача командования. Это не просто высокотехнологичное решение или продукт — «супердрон» или «волшебный БоекомплектБК». Это решение и технология, которые имплементированы на поле боя и дают возможность безопасно подойти поближе / ударить дальше / попасть точнее / поразить больше.

Такие решения есть, но часто они оторваны от реалий войны, и какой-то гениальной идее не хватает качественной инженерной или пространственной реализации. Или наоборот — надо переломить привычку / лень / предубеждения военных, чтобы действительно стоящее решение заработало и распространилось.

Следует максимально приблизить команды изобретателей, инженеров, айтишников к реалиям войны. К военным, к конкретным подразделениям, которые используют их изобретения. А военным дать доступ к изобретениям еще на этапе их создания. На этапе постановки технического задания. Сократить вдвое, втрое цепочку R&D (research and development) — в переводе с английского «Исследование и разработка» — процесс, охватывающий исследование, изучение, тестирование и разработку новых продуктов с целью создания инновационных решенийR&D.

Я считаю, что инкубаторы идей и стартапы по их реализации должны быть организованы, создаваться непосредственно в боевых подразделениях. Что сами подразделения в симбиозе с инженерами-изобретателями и должны быть такими инкубаторами / стартапами. Именно они должны получать финансирование на проведение разработки, тестирования, производства и выдавать готовые оттестированные реализованные на поле боя продукты / решения / средства эвакуации или систему минирования. А лучшие из них должны быть масштабированы на всю армию.

Что-то подобное в очень урезанном виде уже происходит — там, где у продвинутых командиров есть знакомые производители, доступ к волонтерским деньгам, компетенция и ресурсы на тестирование и внедрение нового. Но это должно быть системно и за бюджетные деньги.

Следующим хочу затронуть болезненный кадровый вопрос армии — большого количества самовольно покидающих части (звучат цифры примерно о 100 тысячах военных). Дошло и до публичных проявлений — я про кейс Сергея Гнездилова, который таким образом привлекает внимание к установлению четких сроков службы или же права на демобилизацию. В основе, очевидно, критическая усталость. Вы тоже третий год на войне. Как думаете, вопрос «Слушайте, а когда мне будет замена?» достигло критического запроса на справедливость?

Я два с половиной года в армии. А кто-то уже 5, 6, 10 лет воюет. Я здесь с 24 февраля 2022-го, а кто-то с 2014-го, 2016-го. Кто-то пришел добровольцем, кто-то остался после срочной. Наше войско, которое взяло на себя удар в первые дни полномасштабного вторжения, — это добровольцы 2014-го, 15-го, 16-го годов…

Я не судья и не прокурор уставшим, у кого сложнее ситуация, кто воюет дольше, чем я, кто воюет в пехоте.

Могу говорить только за себя — и я не пойду в Самовольное оставление частиСОЧ. Я не могу представить себе, насколько должна устать, чтобы отойти от того, что Цитата из стихотворения Сергея Жадана «Дядь Саша»«нельзя сдавать своих, которые встряли в бой, и нельзя прощать чужих, которые тебя бьют».

Запрос на справедливость — это хорошо. Но требуя таким образом справедливости для себя, ты одновременно отказываешь в справедливости своим собратьям, которые остаются в строю, и тем, кто уже в строю навеки. Я не считаю, что справедливость лично для меня важнее, чем для них.

Реалистична ли вообще, по вашему мнению, история с четкими сроками службы в нынешних условиях? И должно ли Минобороны, которое в свое время обещало законодательно урегулировать этот вопрос, сейчас честно прокоммуницировать этот вопрос?

Простые математические расчеты, сопоставление скорости потерь, мобилизации пополнения (которое еще нужно научить) и ежедневное наблюдение за надвиганием красного цвета на OSINT-проект, волонтеры которого создали самую популярную интерактивную онлайн-карту боевых действий в УкраинеDeepState не позволяют мне верить в возможность «четких сроков службы».

Говорить о замене, когда новоприбывших людей не хватает даже на пополнение потерь, — немного бессмысленно.

Что должно сделать с этим Минобороны? По меньшей мере, обеспечить своевременную ротацию и реальное восстановление частей, которые понесли потери, — до того, как у них «закончится пехота». Обеспечить слаживание частей после восстановления, пополнения и обучения. Дать возможность отгулять этим военным все отпуска, не отгулянные с самого начала полномасштабки.

И еще я убеждена, что во время ротации все время, когда военнослужащие не на полигоне, они должны быть дома с родными, в отпуске, за границей, в горах, на море, на реабилитации. То есть реально отдыхать, восстанавливаться, общаться с близкими, жить жизнь, пить лавандовое латте, если им это нужно, посещать спортзалы или театры. А не мести плац, «стоять на калитке» или бессмысленно торчать на ППД.

Как сделать все это возможным? Активизировать мобилизацию. Очевидно, уже давно нужно объявить обязательную мобилизацию женщин. Контролировать реальность предоставления отпусков и изменить подход к ротациям. Но кроме того, конечно, нужно человеческое отношение к военным со стороны командиров всех уровней.

Нужна ли откровенная коммуникация с обществом? Я, честно говоря, не знаю, что может быть откровеннее, чем DeepState.

Разве карта DeepState закрыта для общего использования? И захват врагом по 400-500 квадратных километров в месяц не наводит ни на какие мысли?

Каким, по вашему мнению, может быть решение проблемы неограниченных сроков службы тех, кто сейчас в армии?

Первое. Подсчитать не только сроки службы, но прежде всего сроки пребывания на «нуле». И именно тем бойцам, которые годами не вылезают из передовой, дать приоритетную возможность уволиться. Таких, к сожалению, осталось немного, и поверьте — далеко не все из них уволятся. Или используют такое увольнение, чтобы перевестись в более эффективное подразделение.

Второе. Длительные отпуска, которые военные действительно отгуливают.

Третье. Своевременные ротации: выводить подразделение, когда потери пехоты 25%, а не когда «пехота закончилась» и работает только аэроразведка и «минометка».

Четвертое. Прекратить практику разрыва подразделений и прикомандирования их кусков на разных направлениях. В такой схеме потери наибольшие, а координация, взаимодействие, эффективность — наименьшие.

Пятое. Разблокировать перевод между частями. Ведь есть уже нередкие случаи СОЧ именно с целью фактического перевода в другое подразделение. И это иногда едва ли не самый «простой» способ этого достичь. Здесь якобы наметился прогресс, и есть определенные основания для надежды.

Шестое. Нормальное человеческое отношение к бойцам. Максимально предоставлять возможность побыть дома с семьей.

Вы говорили, что все наше поколение родилось для войны. Но верите ли вы, что мы сможем мобилизовать достаточно воинов?

Я считаю, что давно актуальна общая мобилизация женщин. Конечно, это не закроет вопрос пополнения полностью, но без этого тоже никак.

Плюс нужно навести порядок с бронированием. Не должно быть так, что, например, «Балистика» — производитель военного снаряжения, обеспечивающий защитой не одно подразделение, чей владелец и половина менеджмента воюют с первых дней полномасштабки, — не может забронировать своих работников, а службы доставки, спортзалы, гостиницы делают это без проблем.

И это не редкие случаи — это системная проблема. Очевидно, что то не так с критериями «критически необходимых» и тем, как эти критерии применяют.

Мои слова о том, что мы все рождены для войны — это просто констатация действительности. Мы рождены и живем здесь, в Украине, в то время, когда началась и продолжается эта война с россией.

Хотим мы или нет — мы рождены для войны. И от нас зависит, рождаются ли наши дети также для войны. Этот выбор очень прост: оккупация, эмиграция или сопротивление. Я выбираю сопротивление. И на самом деле единственный честный выбор именно гражданина государства — это сопротивление.

В то же время такое чувство, что людей, готовых к сопротивлению с оружием в руках, все меньше. Чувствуете ли вы сейчас большую пропасть между тылом и фронтом?

Мне везет на окружающих. У меня замечательный пузырек, который удивительным образом распространяется даже на случайных попутчиков, таксистов, барист в кафе или работников СТО. Я не могу сказать, что чувствую пропасть.

Сейчас вы аэроразведчица. В чем самые большие вызовы вашего направления? Есть ли до сих пор дефицит операторов дронов и самих беспилотников?

Самый большой вызов — эффективная координация. Радиоэлектронная разведкаРЭР, Радиоэлектронная борьбаРЭБ, аэроразведка, ударные дроны, FPV-камикадзе — все должно работать слаженно. РЭБ, которым ты защищаешь свою машину или блиндаж, не должен глушить свои FPV или разведчики. Информация об опасности в воздухе и работе РЭБ должна доводиться ко всем работающим рядом и учитываться ими. Ну и, конечно, вражеский РЭБ — одна из самых больших проблем.

Следующий уровень взаимодействия — с производителями БпЛА. Я убеждена, что команды разработчиков время от времени должны выезжать и работать со своими «птичками» в реальных условиях войны. Тогда, надеюсь, будет меньше «мачт», которые могут поднять не менее 4 человек; упаковок, блестящих на километр; или «птичек», которые летают исключительно в тепличных условиях с GPS и без помех.

В чем мы отстаем от противника, а в чем выигрываем? И как быстро здесь все меняется?

Само по себе ничего не меняется. Меняем либо мы, либо противник. Мы либо инициируем изменения, либо реагируем на них. Не всегда быстро. К сожалению.

А вот противник реагирует, учится, становится все опаснее. россиян гораздо больше, а у нас до сих пор нет технологического преимущества.

Чтобы выиграть войну, нам нужно не «успевать», забегая в последний поезд, а создать реальное технологическое преимущество на поле боя. Иначе мы просто закончимся.

Трудно ли быть в армии известному юристу? И что вы как юрист хотели бы изменить или улучшить в армии?

Вы, наверное, хотели спросить, тяжело ли со мной командирам и собратьям из-за того, что я в гражданской жизни была известным юристом? Думаю, нет, но это не точно. Особенно может быть тяжеловато уязвимым натурам, если они меня загуглят. Но они сильные, справятся.

На самом деле я не юрист в армии. Я аэроразведчица. И первое, что следует внедрять там, где этого еще нет, — это систему AAR (англ. after-action review) — стандарт НАТО; установившаяся система быстрого анализа боев и других действий в армии СШАafter-action review (анализ после действия). На всех уровнях. Начиная с расчета аэроразведки. Это непрерывный процесс анализа и осознания опыта, крайне необходимый, чтобы не наступать на те же грабли по нескольку раз; чтобы уменьшить расходы — людей, имущества, времени; чтобы повысить эффективность работы. Аналогичную работу следует проводить производителям БпЛА.

С точки зрения юриста изменить и улучшать в армии можно многое. Начиная с организации делопроизводства, которое отстает от гражданского лет на 30.

Я действительно не знаю другой государственной структуры, кроме армии, где часть процессов просто невозможно даже отследить — не то что проверить. Где одни приказы выполняются, другие просто остаются в столе и «умирают» без реализации. И никогда неизвестно — твой рапорт рассмотрели и отказали, потеряли или он еще ждет своего времени «какой-то там месяц».

Еще важнее, на мой взгляд, качественные служебные расследования по поводу погибших и пропавших без вести. Не должно быть так, что бойцы, чью смерть видели и зафиксировали собратья, остаются «пропавшими без вести» месяцы, годы или навсегда — как это часто случается сейчас, если не смогли забрать тело. А их семьи остаются в подвешенном состоянии, самостоятельно собирают по крохам информацию, попадают на крючок мошенников, годами лелеют напрасные надежды…

Между тем, сейчас активно работает основанная вами «Адвокатская совещательная группа», которая помогает семьям активистов Майдана в судах. Вовлечены ли вы в эти процессы?

Я могу помогать сейчас только организационно и дистанционно. Общая координация, вычитка документов и т.п. В судах потерпевших защищают адвокаты АСГ — Оксана Михалевич, Светлана Сторожук, Виктория Дейнека, Светлана Петраковская, Ольга Веретельник, Антон Дикань, Татьяна Никоненко — всех здесь не перечислю.

В последний раз по делам Майдана я говорила с бывшим спецпрокурором Сергеем Горбатюком, который, кстати, тоже сейчас служит. И основная проблема, насколько я поняла, в том, что реального наказания в большинстве дел нет и уже не будет — из-за истечения сроков давности. Это так?

Об истечении сроков давности «Адвокатская совещательная группа» начала говорить еще 7 лет назад. Мы рассчитали, сколько времени потребуется, чтобы рассмотреть дела в суде, исходя из скорости рассмотрения и того, как часто назначаются заседания. Выходили страшные нереалистичные сроки — 15-20-50 лет. Это означает невозможность завершить рассмотрение вообще, ибо кроме ограничения сроков давности есть ограниченная продолжительность человеческой жизни.

У нас и так во время судебных процессов умирали или погибали свидетели и потерпевшие. От наводнения умер важный следователь, судья.

Мы били в набат и обращали внимание, что так нет шансов рассмотреть даже самые громкие дела по самым страшным преступлениям, но мало кто услышал.

Меньшинство судей организовали судебный процесс так, чтобы иметь реальную возможность завершить дело до истечения сроков. Некоторым это удалось. Но большинство просто забили на самые важные судебные процессы в нашей новейшей истории. Конечно, этим во всю пользовалась защита. И вот имеем то, что имеем.

Проблема истечения срока — это не только отсутствие наказания. Если за преступления во время важных событий Майдана нет приговоров, это значит, что мы не получили определенности со стороны государства, не получили оценки событий Майдана. Это главное. В этом самая большая проблема. И тем более ценны приговоры, которые все же есть в наших делах.

Но в любом случае то, что эти дела расследовали, собрали доказательства, предъявили подозрения и обвинения и передали в суд обвинительный акт, все равно очень важно. Если нет приговоров, с меньшей легитимностью, но все равно история должна звучать и сохраняться через эти дела и доказательства.

Очень нужно сохранить эти материалы дел после завершения всех апелляций, кассаций и т.п., отцифровать все и через несколько лет передать в музей или иным способом дать возможность общественности ознакомиться с этими материалами.

В заключение — не подрывает ли этот процесс вашу веру в правосудие? А проблемы в армии — веру в победу?

Сам процесс не может подрывать веру в правосудие — гораздо хуже было бы, если бы эти судебные процессы и расследования не происходили. То, что у нас есть расследуемые дела о преступлениях на Майдане и определенное количество приговоров — это уже победа. Не нужно этого забывать.

Кроме того, по делам заочного производства и затем заочного судебного разбирательства такой проблемы нет (точнее, она не столь острая). А это как раз все дела против Виктор Янукович — бывший президент Украины. После трагических событий во время Революции достоинства 21 февраля 2014 года покинул Киев, а затем бежал из Украины в россию. Был лишен звания президента, а за государственную измену суд его заочно приговорил к 13 годам тюрьмыЯнуковича, Виталий Захарченко — министр внутренних дел Украины времен Януковича. Подозреваемый в преступлениях против человечности во время Революции достоинства. С конца февраля 2014 года скрывается от правосудия в россии. Против него возбуждено 4 уголовных дела, суды продолжаются заочноЗахарченко, Александр Якименко – бывший глава СБУ (2013-2014), обвиненный в государственной измене и преступлениях против человечности во время Революции достоинства. Скрывается в россии. Арестован заочно в 2020 годуЯкименко, Владимир Сивкович — бывший заместитель секретаря Совета нацбезопасности и обороны (2010-2013). После Революции достоинства бежал в рф. Подозреваемый в государственной измене по нескольким уголовным делам. По данным следствия, он сотрудничал с российской ФСБСивковича, Дмитрий Садовник — экс-командир так называемой черной роты спецподразделения МВД «Беркут», подозреваемый в расстрелах участников Революции достоинства. В сентябре 2014 года сбежал из-под домашнего ареста, после чего его объявили в розыск. Позже появилась информация, что он скрывается на территории аннексированного КрымаСадовника и других командиров, руководителей, заместителей и бойцов «Беркут» — расформированное подразделение милиции в структуре МВД Украины. Неоднократно привлекалось для подавления протестов, демонстраций. Отличилось особой жестокостью по отношению к протестующим Евромайдана зимой 2013-2014 годов«Беркута», которые сбежали и скрываются преимущественно в россии.

То есть если мы собираемся побеждать россию (а мы собираемся), то это крайне важные дела, приговоры в которых станут максимально важными. Ведь после победы над россией эти обвиняемые станут «доступными». Выдача обвиняемых и осужденных по этим делам может и обязана быть условием капитуляции россии.