Крайне опасный человек. Сенцов может дать нам ключ к политическому самосознанию

«Творческая личность» — так на каком-то российском федеральном канале иронично назвали Олега Сенцова, когда в 2014 году его задержали вместе с другими «крымскими террористами» Чирнием, Афанасьевым и Кольченко.

И действительно, среди украинских узников Кремля Сенцов — единственный художник. И именно он был назначен предводителем «террористов». Похищение режиссера, арест, показательный судебный процесс и циничный приговор стали ярким знаком не только неприязни соседнего режима к публичной демократии, но и его ненависти к искусству.

Потенциал искусства к разоблачению власти, самовоспроизводящейся за счет фейков и фикций, делает его уязвимым перед жесткой силой автократий. Очевидно, для кремлевской рати дело Сенцова — это и своего рода азарт, желание продемонстрировать международной, в частности, художественной, среде, которая постоянно проводит акции солидарности с режиссером, насколько она бессильна.

В то же время Олег Сенцов — одна из ключевых фигур для украинской и российской политической реальности, но не из-за своего культурного бэкграунда.

Олег Сенцов — похищен и исключен, маргинализирован максимально. Прежде чем спрятать в арктической тюрьме, его провезли этапом по России, оставляя его след везде на много тысяч километров, стремясь при этом скрыть следы собственных преступлений. Зачем так далеко? Можно сказать, что в обеих странах он, активист Майдана и участник крымского сопротивления, — нарушитель посткрымского консенсуса номер один.

Фигура Сенцова определена опытом, общим для всех, кто протестовал на площади пять лет назад. Он сохранил память об этом общем опыте, не затерявшись в новых календарных датах нынешнего официального нарратива. Возможно, Олег Сенцов даже обладает уже таким недоступным сегодня умением говорить о Майдане, не впадая в мейнстримный пафос и не подверстывая новый конвенционализм под «ценности Майдана».

Пять лет назад революционным стало, в частности, преобразование пространства — публичного, общественного, политического. И в этом смысле позиция Олега Сенцова продолжает площадную логику: будучи ограниченным физически, он стремится сформировать пространство сопротивления вокруг себя, продолжает писать и верить в преобразование, даже когда ресурсов для действий осталось так мало. Даже когда оставалась только радикальная телесная политика, протестная голодовка. Сенцов целенаправленно изнурял свое тело голодом, однако его целенаправленно держали в состоянии жизни, подпитывая какими-то жидкостями, запугивая принудительным кормлением.

Его смерти боятся все, его болезни тоже. Он влияет на действительность вне своей камеры, и это делает его опасным.

Пространство Сенцова тесно переплелось с воображаемым пространством Майдана. Мир, образованный тогда Майданом, сегодня напоминает тесную камеру, где жизнь вечно находится под угрозой, где сужение свободы дискуссии оправдывается стратегической необходимостью, где прекарность становится более ощутимой и насилие становится опасно приемлемым политическим инструментом.

В то же время камера Сенцова — это не просто архив или место памяти о восстании. Сам Сенцов продолжает быть революционером во времена, когда вокруг победила контрреволюция. Он тот, кто выжил, уцелел после антимайданного реванша, который начался фактически сразу, вместе с аннексией Крыма.

Если на Майдане украинское общество искало ответы на вопрос, как жить вместе, то в Крыму кремлевский аппарат организовал лабораторию по поиску вечной жизни для себя. Этот поиск получил название «Крым — Россия. Навсегда!». Миниатюрная антиутопия путинизма со свежим горным воздухом. С этим воздухом война смешивается беззвучно, как газ. Даже если «зеленые человечки» еще не ступили на твой порог, никуда не деться от факта, что мир обречен на забывание, что ради собственной безопасности и отсутствия горячей войны, можно пойти в отпуск от собственного прошлого. Крымчане оказались в амбивалентности забытого мира и благодарности за отсутствие войны, охватившей территории «народных республик».

Сегодня в украинском информационном пространстве Крым часто возникает только как объект на географической карте. Недаром время от времени мы слышим об очередном ходе в карточной игре — какая-то международная компания показала карту с российским Крымом, соцсети гудят, начинается бойкот. Однако ближе к изображению на карте проникнуть не удается. Для тех украинцев, которые по разным причинам больше не могут или не хотят ездить в Крым, полуостров захлопнулся, как раковина.

А тех, кто воочию увидел перевоплощения Крыма из курортной идиллии в объект военного захвата и не убежал, добровольно-принудительно включили в программу «защиты» свидетелей — им изменили паспорта и предложили новую реальность. А несогласных заперли в тюремной камере. Олег Сенцов — беззащитный свидетель, он сохранил верность правде, не признал навязанного ему российского гражданства, ничего не забыл.

Впрочем, в его камере есть что-то большее, чем переплетение постмайдана, посткрыма и войны. Сенцов будто существует внутри и одновременно вне этих пространств. Наверное, именно потому, что мы так далеко и так близко к Олегу Сенцову, чтобы выжить, надо бороться за свободу его и других кремлевских пленных.

Ключ от его камеры нам не достать, но он может дать нам ключ к политическому самосознанию. Быть солидарными с Олегом Сенцовым означает не только думать и действовать ради его освобождения, но и мыслить вместе с ним, думать политически. И именно такая солидарность дает шанс на будущее.

Мнение редакции Громадского может не совпадать с мнением автора.