«Мы не хотим быть жертвами интернета» — интервью с медиа-теоретиком Гертом Ловинком

Герт Ловинк — директор и основатель амстердамского Института сетевых культур, известный критик современного состояния интернета. Он является автором многих книг и публикаций о сети и медиа, дизайне и технологиях. Недавно вышли книги Ловинка «Грусть по умолчанию», «Сделано в Китае, разработано в Калифорнии, раскритиковано в Европе» и сборник переводов на русский «Критическая теория Интернета».

Ловинк был в Киеве с лекцией «Грусть по умолчанию: преодоление нигилизма платформ» в рамках Третьей Киевской биеннале «Черное облако», которая была посвящена влиянию современных технологий на политику и общество. Виталий Атанасов, автор телеграмм-канала «Цифровая тень» специально для hromadske поговорил с Ловинком о том, как доминирующие платформы социальных медиа влияют на психическое состояние пользователей, почему вместо расширения человеческих возможностей мы наблюдаем модификацию поведения и гиперконформизм, откуда берется темная сторона сети и почему ее влияние растет и возможно ли изменить интернет к лучшему при капитализме.

Вы известны как человек, который проблематизирует и критикует современные формы интернета. Что именно волнует вас больше всего?

Проблема централизации. Из-за нее контроль становится намного легче. Если есть только один или два игрока, правительству очень легко, если вы им не нравитесь, вас могут отключить или цензурировать. Это можно сделать за считанные минуты. Мы видели много таких примеров.

Контролировать децентрализованную систему гораздо сложнее. Поэтому вопрос в том, существует ли глубоко внутри стека, как это называет Бенджамин Браттон (американский социолог, исследователь цифровых медиа и политических эффектов программного обеспечения, автор книги The Stack: On Software and Sovereignty — ред.), за многослойной инфраструктурой интернета, сохранилась ли там хорошая сердцевина? Ядро, которое позволило бы раскрыть потенциал децентрализованных систем. Мое предположение состоит в том, что ядро интернет-инфраструктуры и сетевые протоколы все еще дают возможность строить децентрализованные сети.

Кто-то может сказать, что это ностальгическая позиция, которая уже не актуальна. Но я происхожу из поколения, движения активистов, которые все еще считают, что мы можем бороться с капитализмом платформ, с централизованными тенденциями, которые двигают все к тотальному контролю со стороны очень небольшого количества игроков.

Сейчас мы даже не знаем, кто владеет самой инфраструктурой интернета — много настоящих владельцев нам неизвестны. Мне нравится миф Платона о пещере, жители которой в состоянии увидеть только тени. И эти тени называются Google, Facebook или ВКонтакте. Но это лишь приложения на больших платформах, поэтому мы никогда не говорим о самой инфраструктуре: о кабелях, центрах обработки данных или технических протоколах. Но ядром интернета может быть общественная инфраструктура. Я выступаю за то, чтобы двигать дискуссию в этом направлении, а не только критиковать Facebook. Наша критика должна быть принципиальной, она не должна иметь ничего общего с полицией нравов. Мы являемся сторонниками кардинального изменения инфраструктуры, вопрос собственности, а не дискуссии о том, стоит использовать Instagram или нет.

Ранние теоретики и сетевые энтузиасты видели интернет как децентрализованное демократическое пространство, которое никто не контролирует. Как так случилось, что монопольные платформы, такие как Facebook и Google, получили почти полный контроль над сетью?

Кремниевая долина только использовала возможности, появившиеся за последние 20-30 лет. С помощью модели венчурного капитала (высокорискованные финансовые инвестиции в технологической сфере — ред.) они разработали что-то вроде «Искусства войны» Сунь-цзы, макиавеллиевский тип войны. Собственно, платформы сами так изображают свои методы. Они просто входят, уничтожают все и как можно быстрее устанавливают монополию. Питер Тиль, главный идеолог этого, подробно объясняет, как работает венчурный капитал. Не стоит быть наивными по этому поводу.

Но я считаю, что слишком просто обвинять только их. Гораздо интереснее критиковать европейские элиты, у которых всегда были сложные отношения с интернетом. На всех конференциях, они всегда мне говорили: «Мы не знаем, о чем ты говоришь. Интернет уйдет. Это просто хайп и шум. У нас есть другие очень интересные цифровые технологии». Это одна из причин, почему сейчас, когда мы говорим об интернете, мы вообще не вспоминаем о Европе. Мы обычно сравниваем китайскую модель с американской моделью или говорим о том, как Россия устанавливает так называемый «информационный суверенитет». Европа остается где-то на обочине.

Почему коммерческий успех стал прерогативой именно американских стартапов?

Я не думаю, что Марк Цукерберг вообще гениален. С самого начала его поддержали силы, которые доминировали в Америке после терактов 11 сентября 2001 года. Он был связан как с венчурным капиталом, так и с Агентством национальной безопасности и с американским аппаратом государственной безопасности в целом. Они хотели найти компанию, которая бы обеспечила им прямой доступ к данным пользователей по всему миру.

Затем Facebook начал крестовый поход против анонимной интернет-культуры 1990-х, которая затрудняла идентификацию людей в сети. Новая система была полностью профайлоцентрична. Куда бы вы ни пошли в сети, нужно сначала залогиниться. Если бы вы сказали это кому-то в 1990-х, это прозвучало бы абсолютно дико. В те времена идея о создании своего персонального профиля в интернете вообще не существовала.

В своей книге «Капитализм наблюдения» (Surveillance capitalism) Шошана Зубоф хорошо объяснила «добавленную стоимость», которую получают за счет сбора данных пользователей. Есть много доказательств того, что эта модель приносит пользу только Кремниевой долине. С одной стороны, она совмещает государственную безопасность и массовое наблюдение за людьми, с другой — коммерческий сбор данных, которые используются в маркетинге и рекламе. И это подпитывается венчурным капиталом.

В европейской модели, которая исторически была больше ориентирована на государственные или публичные компании, нет такой агрессивной формы инвестирования. Власть монополий, когда они уже созданы, почти безгранична. Это также означает, что если у вас есть неограниченное количество денег, вы можете быстро развивать технологии и приложения, не встречая конкуренции. Европейские стартапы обычно не имеют такого типа венчурного капитала для их поддержки. Это причина, почему они не могут так быстро нарастить масштаб.

Но я хочу сказать о том, что только европейские компании должны занимать место, которое сейчас занимают американцы. Для этого уже поздно, и именно поэтому мы живем во времена «слишком позднего капитализма».

Чтобы мы создавали больше важных материалов для вас, поддержите hromadske на платформе Спільнокошт. Любая помощь имеет большое значение.

После многих скандалов, связанных с манипулированием или использованием данных пользователей Facebook и другими платформами, мы видим попытки правительств регулировать социальные медиа. Можно ли ожидать на этом положительных сдвигов?

Только лишь после Brexit и Трампа, фейковых новостей и Cambridge Analytica, западный либеральный политический класс начал просыпаться. Но проблема в том, что обычно в интернете трюки можно использовать только один раз. Вспомните историю о подростках из поселка в Македонии, которые распространяли фейковые новости, чтобы заработать деньги. В 2020 году им придется придумать уже что-то по-настоящему новое. История не повторяется. Фейковые новости или кибервойна найдут новые тактики. И они не будут повторять то, что было накануне. Но политики сейчас заняты тем, что ищут детей из маленького городка в Македонии. Поэтому удачи.

За нами наблюдают и отслеживают наше поведение, но мы делаем вид, что этого не происходит. Что вы можете сказать о дискурсе, связанном с конфиденциальностью персональных данных пользователей?

Есть очень много исследователей, лоббистских и хакерских групп, особенно в Европе, которые сосредоточены на защите конфиденциальности. Они напоминают мне сантехников, которые работают по всему зданию и пытаются отремонтировать систему. Но вред уже был причинен. Протечки есть везде, и это вряд ли остановится.

Одна из проблем заключается в том, что большинство критиков глубоко либеральные. Они выступают в защиту либеральной личности, уникального субъекта, также известного как «пользователь». Многие активисты «гражданского общества» в сфере права любят изображать уязвимого либерального субъекта как жертву. Однако большинство «пользователей» не хотят считать себя жертвами интернета.

Лучший способ предотвратить использование данных — это не защита данных, а «предупреждение производство данных». Что означает «предупреждение»? Стоит перейти к проектированию таких систем, которые не генерируют данные — предохранители могут быть внутри устройств и приложений. Если бы программы не генерировали столько данных, их владельцы не имели бы к ним доступа. Поэтому это достаточно простой, но радикально другой способ заботы о безопасности граждан.

Как насчет вас лично — какие альтернативы вы предпочитаете?

Я не хочу давать никаких моральных советов. Как и многие, я использую различные программы, и некоторые из них одинаково плохие: есть, например, DuckDuckGo, OpenStreetMap, Telegram. Я не использую продукты Google и Facebook. Если вы начнете искать списки альтернативных приложений, то скорее всего будете поражены, как много всего предлагается.

В своей книге «Грусть по умолчанию» (Sad by Design) вы анализируете такие явления, как фейковые новости, токсичные вирусные мемы и интернет-зависимость. Что такое технологическая грусть, и как она связанна с социальными сетями?

Я происхожу из поколения, которое считало, что альтернативы возможны, хотя бы как автономные пространства. Но сейчас для большинства молодежи пространство альтернатив полностью закрыто. Сегодня альтернативы выходят за пределы горизонта событий. И это влияет на психическое состояние людей.

Одной из проблем, которые это вызывает, является отсутствие политических субъектов, которые могут привести к изменениям. Остатки общественных движений XIX и XX века не в состоянии решить это. Политический субъект что-то понимает о природе технологии? Технология всегда рассматривалась как инструмент, как нечто нейтральное, что вы просто используете ее. Идея о том, что архитектуру этих технологий также важно критиковать или подвергать сомнению, является абсолютно новой идеей XXI века.

Предыдущие политические движения не в состоянии стать современными агентами изменений. Хорошо бы создать какую-то левую прогрессивную партию, но сразу речь пойдет о рабочем вопросе, условиях труда, растущей разнице в доходах, отсутствии политических средств для перераспределения доходов. Есть профсоюзы, есть церковь, но ни один из этих институтов не ставит вопрос о природе самих технологий.

Современный интернет во многом является выражением современных форм капитализма. Чтобы изменить интернет, нужно ли трансформировать сам капитализм?

Да, но вопрос сейчас заключается не в том, что заменит капитализм, а в том, как его взорвать. Мы все знаем поговорку: проще представить конец света, чем представить конец капитализма. Опыт ХХ века говорит, что мы не можем просто ждать следующей мировой войны или других катастрофических событий. Почему революции происходили только во времена острого кризиса, часто после разрушительной войны? Нам нужно задать себе этот вопрос. Стоит обратиться к дебатам первого десятилетия ХХ века о путях преодоления капитализма. Можем ли мы концентрироваться только на экологической катастрофе? Почему мы вообще не ответственны как исторические субъекты? Можем ли мы запрограммировать, а еще лучше — автоматизировать этот переход? Остановите все фондовые рынки, закройте Кремниевую долину, захватите центры обработки данных, конфискуйте активы всех миллиардеров. Насколько техно-детерминированными нам нужно быть в нашем совместном воображении?

Что вы думаете о роли журналистики в эпохе социальных медиа?

Враг традиционного журналиста — инфлюенсер из социальным медиа. Давайте противопоставим их друг другу. Я преподаю в медиа-школе, где мы обучаем молодых журналистов. Две-три тысячи студентов, которые получают степень по цифровым (социальным) медиа. Пожалуй, ни один из них не станет журналистом-расследователем. Они закончат маркетологами или экспертами по PR. Многие из них получат работу в области маркетинга социальных медиа. Там концентрируются деньги из индустрии рекламы и маркетинга. Содержание больше не имеет значения. Забудьте об эстетике. Все выглядит приемлемым, даже если снято или записано на телефон. Мы больше не нуждаемся ни в хороших графических дизайнерах, ни в хороших писателях или репортерах. Многие из них потеряли работу, и первые полностью автоматизированные медиа-каналы уже существуют. Поскольку в сети и на платформах социальных медиа вращается уже достаточно контента, то что мы видим и читаем, — это отредактированные версии материалов, созданные копирайтерами и PR-специалистами. Чтобы противостоять этому тренду, стоит вместе изобретать новые форматы. Подумайте о Wikileaks, The Intercept или Bellingcat. В Нидерландах мы у нас есть проект De Correspondent, который не является ни газетой, ни телеканалом. Читатели платят журналистам, чтобы они выполняли свою работу. Это звучит абсурдно, но это работает.

Ранний интернет был ориентирован на текст, теперь социальные сети стали фото- и видеоцентричными. Это следствие увеличения технических возможностей?

Да. «Визуальный» поворот интернета, очевидно, связан с экспоненциальным увеличением пропускной способности и объема хранения устройств и центров обработки данных. В 1990-х годах мы все еще считали, что общение через образы является каким-то более совершенным, сложным, трехмерным, красочным, разнообразным. Я думаю, что это обещание буквального «прямого» способа общения вне языка не сработало. Сейчас мы быстро приближаемся к «реально существующему» иконографическому обществу. Это уже не просто предложение или угроза. Текущие войны политических «мемов» — хороший пример того, к чему мы приближаемся.

От чего стоит избавиться и что нам нужно сохранить в существующей модели интернета?

Многие скажут, что существование централизованных сервисов — платформ, неизбежно, поскольку они используют достижения науки о человеческом поведении, и имеют так называемый user-friendly дизайн. Эти системы развивались в течение последних двух десятилетий, и поэтому они так хорошо работают. Мы переключаем их в течение миллисекунд, пользуемся ими почти интуитивно: даже ребенок, который ничего не знает об их устройстве, может их использовать.

Но мы также знаем, что люди стремятся к отношениям и общению с другими людьми. Конечно, можно сказать, что я хочу общаться со всеми своими 8 тысячами «друзей» в соцсети. Но действительно ли это так? Моему сыну 17, и у него 3 тысячи «друзей». Мы все знаем, что это фигня. Как родители мы знаем, что у него может быть пять-семь реальных друзей, но не 3 тысячи. Люди хотят быть рядом с людьми, которые на самом деле имеют для них значение. Давайте вернемся к этой базовой идее. Наша социальная жизнь должна быть отделена от маркетинговых механизмов. Исследования доказывают, что «общение» с тысячами виртуальных друзей дает очень небольшой эффект.

Автор: Виталий Атанасов