«Пришлось посещать процедуры под канонаду». Как люди с тяжелыми болезнями выживают во время войны

Во время войны люди с хроническими и тяжелыми болезнями особенно уязвимы: они не всегда имеют доступ к лекарствам, необходимым процедурам, иногда недостаточно мобильны, чтобы переехать в другой город. Но российские захватчики, бомбящие больницы и обстреливающие гуманитарные грузы с лекарствами (в том числе и для таких людей) об этом не задумываются.

Ты как в игре «морской бой» — не знаешь, когда и куда прилетит

Мерьям вместе с семьей живет в Харькове. У нее 75-летний незрячий дедушка. После ковида он не может ходить, к тому же, по словам девушки, в результате ухудшения работы головного мозга не всегда понимает, что происходит вокруг. С начала полномасштабной войны ухаживать за дедушкой стало труднее из-за нехватки необходимых лекарств и постоянных обстрелов города. Дальше — прямая речь. 

Первые пять дней он вообще не понимал, что началась война. Он слышал обстрелы и взрывы, но не верил, что это война. В декабре дедушка тяжело переболел ковидом, были осложнения. Ноги его уже не держат, да и сидеть ему тоже тяжело — может только лежать. Кроме этого, произошли изменения в мозге, дедушка не воспринимает реальность.

В Харькове с самого начала было очень опасно. Спускаться с ним в убежище мы не можем — ему тяжело двигаться. Потому прячемся в доме. Мы живем в центре, там еще не столь опасно. Хотя все равно ракеты попадают куда угодно. Ты как в игре «морской бой» — не знаешь, когда и куда прилетит.

С лекарствами в Харькове тяжело. Мы заказываем их через друзей, живущих в Ивано-Франковске. Сейчас дедушка лекарства не принимает — до сих пор ждем посылку, но это еще не критично.

Уезжать куда-то без него мы не хотим и никогда бы так не поступили. Когда российские военные выпустили по Харькову первые ракеты, люди спешно уезжали на машинах, поездах. Но у нас нет собственного автомобиля, а поездом дедушка ехать не может. Кроме того, он даже не понимает объяснений, почему нужно уехать, и не хочет покидать свою квартиру.

Он в таком состоянии, что не мог бы перенести дорогу даже на машине. Я искала вариант профессиональной перевозки на реанимобиле. На тот момент в Харькове их было два — один отдали ВСУ, а другой сгорел. Нашла машину в Черновцах, но ехать в Харьков отказывались, могли встретить нас в Умани. То есть мне нужно было как-то довезти дедушку в Умань, и уже оттуда за 45 тысяч гривен они отвезли бы его на запад Украины.

Ты пытаешься спасти жизнь, ищешь варианты как уехать из города, но нет гарантий, что в пути ты сможешь выжить. Что все это не дойдет до западных областей. Куда потом бежать?

Все, что я чувствую сейчас — это ненависть. Только меня начинает отпускать, как в еще один дом рядом с нашим прилетает очередная ракета.

«Сын надел наушники и не выходил из коридора»

Наталья с 19-летним сыном жила на окраине Николаева. У нее сына аутизм. По словам женщины, такие люди реагируют на взрывы и выстрелы тревожнее других. Уже несколько недель семья живет у родителей в центре города, поскольку дом Натальи пострадал от войны: в нескольких метрах от него упал российский снаряд. Дальше — прямая речь.

Мы были в коридоре, когда услышали сильнейший взрыв. Сначала не могли даже открыть дверь, потому что замки повредило взрывной волной. Разлетелось все, вдребезги разбитые ворота, вылетели окна, машина разбита. Дом как решето. Повредило и газовую трубу — в доме не было тепла, так что нам пришлось переехать к родителям.

Сыну довольно сложно находиться в такой ситуации, он не разговаривает и постоянно ходит в наушниках. Такие люди более чувствительны к звукам, чем мы. Однажды мы целый день просидели в коридоре, когда были обстрелы: сын боялся выходить на улицу. Надел наушники, так и сидел. Я не объясняла про войну — он не поймет толком. С такими детьми тяжело спускаться в бомбоубежище, поэтому мамы с ними обычно сидят в квартирах, прячутся в коридорах, ванных комнатах и ​​т.д.

У сына начались сложности с поведением, он нервничает, психует. Для аутистов важно иметь распорядок дня и находиться в обычном месте — даже у родителей он не чувствует себя спокойно, хотя раньше к ним приезжал. А переехать куда-нибудь в другое место для него невозможно.

Пока у нас есть необходимые препараты, их должно хватить на месяц-полтора. У сына эпилепсия, потому я заранее запасла медикаменты на определенный период. А так — надеемся на лучшее.

«Ты просто привязан к аппарату»

61-летний Николай временно переехал из Чернигова в Черкассы. В первый же день его сын пошел на войну, а Николай с невесткой и внучкой остался в Чернигове. Однако скоро в городе стало опасно. Мужчина пропускал свои процедуры гемодиализа, поэтому был вынужден переехать. Дальше — прямая речь.

В мирное время я три раза в неделю ходил на гемодиализ. Сидеть нужно 4 часа. Если человек пропустит процедуру, то будет чувствовать себя плохо, а если и дальше будет пропускать — вообще умрет. Во время войны ситуация ухудшилась: мы [пациенты с болезнью почек] должны были успеть прокапаться до комендантского часа, а ходить туда приходилось пешком — общественный транспорт не работал. Когда обстрелы участились, аппараты перенесли в подвал. Врачи и медсестры практически жили там, если бы вышли на улицу — могли бы не вернуться. Мне приходилось посещать процедуры под канонаду.

В Чернигове мы пробыли до 3 марта, жили в доме товарища моего сына вместе с его семьей. Однажды неподалеку российские оккупанты начали запускать «Смерчи», дети очень испугались. И мы решили любой ценой уезжать из города.

Мне больно об этом говорить. Они разрушили наш красивый город, убивают мирных людей, детей. Я бы не хотел уезжать, если бы не гемодиализ. Ты просто привязан к аппарату. Несколько процедур мне пришлось пропустить, и я по себе знаю, как без них тяжело человеку.

В Черкассах есть отделение гемодиализа, поэтому я переехал сюда, а невестка с внучкой поехали дальше, в Закарпатье. Сюда, в Черкассы, мы добирались около шести часов. Остальные пациенты тоже уехали из Чернигова. Они не были на процедурах почти неделю, их сюда везут в тяжелом состоянии.

Сейчас я чувствую себя в безопасности, надеюсь, они сюда не дойдут. Постоянно молюсь, чтобы это скорее закончилось, и наши дети не погибали.