«Завтра не уберешься из квартиры — расстреляем. Мы тебя запомнили». Как Тростянец живет в оккупации

Если большинство из нас каждое утро считают дни войны, то жители Тростянца — дни оккупации. Уже 24 февраля в городке появились колонны вражеской техники. Часть россиян осела: отсюда удобно палить по Ахтырке, что в двадцати километрах. А недавно в Тростянце обстреляли больницу и прицельно били по жилым многоэтажкам. Уже не первую неделю здесь нет воды и света. Гуманитарную помощь ввезти почти невозможно. Люди, которые смогли выбраться из Тростянца, рассказали hromadske, во что война и оккупация превратили их город. 

Елена, выехала из оккупированного Тростянца по первому «зеленому коридору»

«Было бы в кого стрелять, давайте москалей»

20 февраля с мужем и детьми мы поехали к родителям в мой родной Тростянец. Планировали побыть там несколько дней. А 24-го проснулись от выстрелов, взрывов и сирены, раздававшейся с шоколадной фабрики «Украина».

Когда мы отправлялись в путь, у меня было какое-то внутреннее чувство, что война будет. До этого я посещала курсы территориальной обороны в Ирпене, где мы обосновались с семьей два года назад. Я решила, что хочу понимать, как обращаться с оружием. Наш учитель уже после первого занятия сказал: «У вас очень хорошие результаты. Если вам дать оружие в руки, из вас будет очень точный стрелок». Я тогда посмеялась: «Было бы в кого стрелять, давайте уж москалей!» Но об оружии серьезно задумалась. Хотя мы его приобрести так и не успели.

Тревожные рюкзаки у нас были собраны после первых тактических учений. Заранее мы приобрели небольшую машину. А чтобы было безопаснее при эвакуации или необходимости быстро куда-то выезжать с вещами, купили еще и верхний багажник для нее. Тревожные рюкзаки мы запихнули как раз в него и двинулись в Тростянец.

Когда все началось, мы постоянно слышали звуки выстрелов совсем рядом. Поскольку наши дома неподалеку от горы, то отчасти это было обусловлено эхом и непонятно, с какой стороны шел звук. Когда техника проезжала по Тростянцу, с наших пятиэтажек можно было разглядеть, какие именно машины едут. Оккупант первым делом занял здание железнодорожного вокзала — с него, как на ладони, виден весь город. Там работали снайперы.

Нам были отчетливо видны колонны, двигавшиеся по дороге на Лебедин. Они шли со страшным грохотом. Путь на Лебедин не самый лучший — именно это место еще не успели отремонтировать. Мы примерно могли подсчитать, сколько и какой техники идет.

«Террор внутри города»

Потом мы стали понимать, что война переходит к следующему этапу, когда гражданские будут страдать больше, в том числе и потому, что среди них есть «стукачи» — такие, как я. Этого враг не простит. Каждый день тогда был очень длинным, очень страшным. Он проходил или в коридоре, или в подвале, или в ванной, потому что стоял постоянный грохот. И чем больше становилось разгромленной техники в Тростянце или за его пределами, тем больше был террор внутри города. Мы с мужем каждый раз спускались в подвал с молотками, топорами, ножами в карманах — на всякий случай.

россияне шли через город грабили его и делали все, что заблагорассудится. Уже в первые дни они разгромили склад на шоколадной фабрике. Моя мама когда-то была его заведующей. Она говорит, что там не менее 100 тонн готовой продукции. Все вынесли. Больше всего меня пугало то, что там были запасы спирта: кто знает, чего ждать от пьяного москаля?

С каждым днем становилось все страшнее. Ахтырку все время бомбили с нашей Тростянецкой станции: там они поставили свои САУ. Тогда же начали писать и о случаях насилия, и о том, что людей выгоняют из квартир.

Я такой человек, что всегда пишу в соцсетях, откровенно делюсь, не могу держать все в себе. В своих постах я начала тегать Верещук, Зеленского, Верховную Раду, всех чиновников подряд. Чтобы они понимали, что есть реальные люди, нуждающиеся в помощи. Я писала: дайте нам коридоры! Хотя надежда, что нас услышат, была ничтожной. А потом Верещук мне ответила: «Я вашим вопросом занимаюсь, поверьте мне, вы у меня номер один». Тогда я поняла, что у нас есть надежда, и в тот же день начала быстро собирать вещи.

«Стоят два танка, и орки с автоматами бегут на нас»

Мы и раньше пытались выезжать из города: первая наша попытка была 26 февраля. Тогда мы хотели пробраться такими тростянецкими «нычками», о которых, как мы думали, больше никто не знает. Спустились в овраг, где могут проехать разве что тракторы или внедорожники. И вот мы на своем маленьком автомобиле там проскочили, выехали на дорогу на Лебедин. Видим: стоят два танка, и орки с автоматами бегут на нас. В шесть утра. Мы мигом разворачиваемся — и бежать!

В следующий раз ехали по коридору 10 марта. Мы отправлялись в первой десятке самых смелых. Не успели уехать, тут неподалеку от вокзала орки начали вылезать из танка — и к нам с автоматами. Я снова начинаю свою «бабскую истерику», пишу в фейсбук, тегаю Верещук, нашего мэра и главу ОВА: «Что это за издевательство? Если нам открыли коридор, почему мы не можем уехать? Возвращаемся назад. С третьего раза наконец-то стартовали.

«Дуло танка направлено на тебя»

На КПП каждого очень тщательно проверяют. В моем телефоне все было уже почищено, разве что остались карикатуры на путина и одна фотография с разбитыми российскими танками. На всякий случай я удалила из телефона все соцсети. Но проверяющий все-таки что-то заподозрил. Говорит: «Я должен ваш телефон забрать на проверку». И ты понимаешь, что сказать ему ничего не можешь — он стоит с автоматом, а рядом дуло танка направлено на тебя.

По дороге мы видели в кюветах много расстрелянных машин. Это те, кто пытался проехать без зеленого коридора. Когда мы уже проехали Гребениковку и пошли по сумской окружной, то поняли, что дальше будет спокойнее, хотя «Градами» нас еще могут достать. У Недригайлова уже даже включили музыку. Прекратили бесконечно читать молитвы, и волосы начали опускаться на голове. А когда выехали из Сумской области, стало еще спокойнее.

Из Тростянца можно выехать только частными машинами, потому что весь коммунальный транспорт города полностью захвачен орками. Нашими автобусами перекрыли въезд в город. Рассказывали, что с их помощью они планировали создать своеобразный «зеленый коридор» в РФ, чтобы потом можно было показать картинку: вот какие они молодцы.

«Без запасов воды и еды»

Людям, которые там остаются, жить все сложнее: они без запасов воды и еды, выйти на улицу страшно. В первые дни россияне расстреляли таксиста и нескольких мирных жителей. Дома в центральной части Тростянца стоят раскрытые, как тюльпаны. Но рядом танки — уничтоженные, одни обломки. Мы говорим, что это «кабриолеты». В городе не разрешают даже починить электричество. Понятно, что россияне не для того сидят, чтобы у вас были комфортные условия для жизни.

В Ирпень мы не успели попасть. Когда были первые дни ожесточенных боев в городе, соседи говорили, что на улицах расстреливали людей, и они успели какого-нибудь раненого затащить к нам в дом, чтобы заночевал. А к утру раненый уже умер. Его тело вытащили на порог, потому что хоронить под обстрелами не успевали. Так что наш второй дом уже тоже залит кровью.

Ирина Бондаренко, директор одной из школ в Тростянце

«Не разрешали забрать умерших с улиц, стреляли по машинам»

В первые дни оккупации россияне не очень обращали на нас внимание. Еще можно было передвигаться по городу: мы с учительницами со всего Тростянца собирались в детском саду «Калинка» в центре и пекли хлеб. По инициативе мэра нам удавалось получать муку. Конечно, мы рисковали: должны были закрывать двери изнутри, потому что россияне все-таки рыскали по всему городу, что-то вынюхивали. Мы занимались, в том числе и за продукты.

Работали с «уличными комитетами». Я их обзванивала. Они приходили, записывали, сколько буханок хлеба нужно. Я выношу, и они бегут дальше — раздают. Или мои девушки, которые сами пекли хлеб, носили, если это было нужно. Уже знали, где бабушки, дедушки, одинокие люди больше всего в этом нуждаются. Разносили и лекарства.

Сначала нас особенно не трогали, и мы не так боялись. Хотя у них на каждом шагу блокпост поставлен или сидит стрелок. Не разрешали забрать умерших с улиц, стреляли по машинам. Несмотря на это, все мы продолжали. А потом пришли какие-то изверги из Донбасса, или как они себя идентифицируют, и начались просто зверства. Говорили что-то вроде такого: Вот как мы на Донбассе жили все эти годы. Так и вы теперь поживите».

«Если не уберешься из этой квартиры немедленно — расстреляем»

Людей выгоняют из их домов. Сначала приходят, звонят в дверь, пока мы не выйдем. В противном случае они просто стреляют, срывают замки: у них есть топорики для этого. И предупреждают: «Если вы не уберетесь из этой квартиры немедленно, завтра расстреляем». Люди выходили с сумками из многоэтажек, не знали, куда идти. Пошли в частный сектор к знакомым. У нас город маленький, все друг друга знают и выручают. В квартирах россияне хватают себе технику или ломают все, простреливают. Не обращают внимания, есть ли в семьях дети или пожилые люди: идите и все.

Зашли к знакомому в квартиру: парень сидел и не услышал звонок. Они начали стучать, а потом топором разрубили дверь. Он вышел — приказали раздеться. Наставили дуло, начали спрашивать, что это за наколки. «А кто в той комнате?» — «Бабушка». — «Если вы завтра не уберетесь с бабушкой и всеми родными, мы вас расстреляем. Тебя запомнили». Еще у двум людям — отцу с сыном — пришли проверить квартиру. И их забрали в плен. До сих пор неизвестно, где они.

«Люди не видели хлеба много дней»

В нашем городе не осталось ни одного магазина, аптек тоже. Люди не видели хлеба уже много дней. Там остался еще парень, пытающийся его печь, но на генераторе. Я так понимаю, что муку ему уже не дают.

Мы с мужем вообще не планировали уезжать, потому что это наш город, мы здесь родились. С началом войны, как могли, помогали людям: ходили по домам, разносили хлеб, мужчина постоянно помогал чинить свет и канализацию. Когда по улице Льва Толстого разбомбили частные дома, люди попросили, чтобы мы вывезли детей. Сами же выехали с одной сумкой, потому что не собирались покидать город. Думали, что посадим сына за руль или кто-то согласится — и уедут.

«Какая машина им понравилась, такую ​​и забирают»

Да мы и сами все испуганы, не знаем, где коридоры. Связь глушат. Никуда невозможно позвонить, да и телефон без электричества не зарядишь. Но даже когда открывается «зеленый коридор», они начинают стрелять, совершать зверства, останавливают. Машины позабирали у людей в городе, разрисовали их красными буквами Z: какая машина им понравилась, такую ​​и забирают.

Мы пошли по третьему «зеленому коридору». Представьте, сколько автомобилей было в колонне — у всех забрали телефоны. И сожгли на наших глазах. Пока мы проходили все эти блокпосты, прошла куча времени: в 9 открыли «зеленый коридор», а только в 16 мы смогли немного продвинуться. Шмонают машины, забирают еду, технику — все, что им понравится.

В городе остались наши знакомые, которые никуда не уехали. У меня сердце никуда больше не просится. Я хочу домой, каждый день переживаю за них. У меня там отец остался — не было возможности даже за ним заехать, потому что они перекрыли все дороги, маршрут был только один. Друзей тоже не пустили: часть машин выпустили, а затем заблокировали проезд.

Ярослав Исаев, руководитель ОО MOLODI в Тростянце

«На крыше засели два снайпера»

24 февраля я проснулся в Харькове от взрывов. Понял, что начинается ужас и купил себе билет домой. Мой папа работает в коммунальных службах. Он помогал укреплять Тростянецкий горсовет, грузить мешки с песком. Когда я дошел до центра города, папа сказал, что, по словам мэра, россияне уже в Ахтырке. Мы живем как раз в центре, в пятиэтажке, и наши окна выходят на дорогу, по которой они потом начали передвигаться.

Мы перешли к бабушке. В первый день мы слышали какие-то взрывы, хоть и не сильные. Потом появилась информация, что в нашем городе они оккупировали вокзал. На крыше засели два снайпера. Они никого не подпускали к своей технике, чтобы та могла проехать спокойно. Два-три дня они базировались в основном на вокзале. А потом где-то на день или два наши повесили на вокзале украинский флаг, россиян какое-то время там не было. Наши люди взорвали технику, которую они оставили.

«Вся жесть начиналась с утра»

Где-то на 7 или 8 день войны мы сидели в подвале и три часа слушали, как неподалеку шла техника в сторону Лебедина. Когда они едут, они постреливают: мы слышали как автоматные очереди, так и САУ или что-то еще тяжелое: все это было нужно, чтобы люди не думали двигаться и поджигать танки или что-нибудь такое. Ночи у нас были в основном тихие: вся жесть начиналась утром и продолжалась до одиннадцати вечера. Однажды я даже засекал время таймером: бухало каждые 7 минут.

Люди долго не могли понять, почему страдает Тростянец — маленький город, где нет критически важной инфраструктуры. Потом до меня дошло: от нас идет дорога на Сумы, Ахтырку и Лебедин — важные для них точки. Первое время местных никто не трогал, но они постоянно обстреливали Ахтырку. Затем они начали передвигаться поближе к центру. Оккупировали нашу полицию.

Возле полиции есть пятиэтажка. Там живет подруга нашей семьи. Она рассказала, что сидела в подвале, когда к ним пришли. Всех людей прогнали в квартиры и запретили жителям туда спускаться. Возле их дома россияне поставили свою технику — прикрывались, как живым щитом, чтобы наши не могли пальнуть в ответ. На вокзале они разнесли продуктовый магазин и АТБ в центре. Даже в какой-то день, правда, разрешили, чтобы обычные люди заходили, брали какие-нибудь продукты. Говорят, россияне тогда пытались прикидываться такой себе интеллигенцией: бабушек пропускали вперед: «Не переживайте, проходите». Стоя с автоматами.

Мы все узнавали о зеленых коридорах буквально ночью или под утро. Про первый коридор я узнал в 2 часа 36 минут. О втором коридоре мы узнали в 5:37. О третьем — в 6:47. А трогаются они в 9. У меня вещи были собраны накануне.

«Это даже не россияне. Между собой общались на каком-то своем языке»

По первому коридору поехали самые смелые. Мы решились на второй. Меня забрала семья моего лучшего друга. По дороге нас обыскали 5 раз россияне. Когда мы стояли в очереди к первому блокпосту, около нас работала какая-то установка. Прилетело что-то в метрах 150 метрах от автомобиля. Мы видели, как вылетело окно в воздух, а машину трясло от взрывной волны.

Взрываться начало еще до того, как мы уехали. Оккупанты ходили возле машин с автоматами, но это даже не коренные россияне — между собой они общались на каком-то своем языке. Нас «досматривал» на первом блокпосте довольно молодой человек: мне показалось, он даже младше меня — а мне 21 сейчас. Проверяют телефоны, переписки, галерею, просят показать в машине багажник, капот, бардачок. Мы с другом побрели и прошли как дети, нас особо не проверяли. Проверяли только отца друга, спрашивали: служил или не служил? А чего не служил? А куда вы едете? В нашей колонне рассказывали, что забирали пауэрбанки, еду, воду. Но у нас не отняли ничего

Сейчас ситуация в городе такая, что нет совсем ничего. Аптеки и магазины не работают. Машину скорой угнали. Сейчас в Тростянце вообще нет света. Родители однажды заряжали свои телефоны. Слышали, что у соседей работает генератор время от времени. Я с родителями связь имею, а вот внутри Тростянца коммуницировать очень тяжело, потому что у людей поразряжались телефоны.

Если в городе нет света, то у тех, у кого централизованное водоснабжение, нет и воды. У нас город полностью на индивидуальном отоплении, то есть, у каждого в квартире стоит свой котел. Скорее всего, во многих квартирах сейчас холодно. Когда было затишье, мои родители ходили домой. Мама говорила, что котел погас и в комнатах было всего 5 градусов. Воду люди берут из колодцев. С едой трудно сказать: в магазинах, когда я уезжал, ничего не было.