«Как нам с этим жить?» Семьи погибших на Майдане о решении суда отпустить экс-беркутовцев для обмена

29 декабря пятеро обвиняемых в расстрелах на Институтской экс-беркутовцев — Олег Янишевский, Павел Аброськин, Сергей Зинченко, Александр Маринченко и Сергей Тамтура выехали в самопровозглашенные «ДНР» и «ЛНР» в рамках обмена пленных.

За день до этого судья Киевского апелляционного суда Маргарита Васильева изменила им меру пресечения с ареста в СИЗО и домашнего ареста на личное обязательство, то есть, отпустила их на волю.

Суд по делу о расстрелах на Институтской 20 февраля 2014 года продолжался более четырех лет. За это время успели заслушать всех пострадавших и большинство свидетелей. Расследование этого дела — колоссальная работа группы следователей и прокуроров уже несуществующего департамента Генпрокуратуры. Его бывшего главу, Сергея Горбатюка уволили из Генпрокуратуры, а большинство следователей, которые годами работали над десятками дел Майдана, или перевелись в другие отделы, или не прошли аттестацию, или сменили работу: в рамках реформы прокуратуры их так и не смогли перевести одним отделом в Госбюро расследований, хотя этого длительное время требовали потерпевшие, а их адвокат Евгения Закревская ради этого голодала 13 дней.

Суд даже успел заслушать беглого президента Виктора Януковича — в 2016 году его допрашивали по делу в качестве свидетеля по видеосвязи из Ростова-на-Дону, а на допросе присутствовал тогдашний генпрокурор Юрий Луценко.

Дело слушали трое присяжных и трое профессиональных судей, а судья Сергей Дячук не пропустил ни одного заседания — дело слушалось каждый вторник и четверг в Святошинском суде Киева, велась прямая трансляция из зала.

Заслушать свидетельства самих обвиняемых планировали уже через несколько месяцев. Приговор должны были объявить тоже скоро — до конца 2020 года. Но мы так и не услышим этих показаний в суде. В 2016 году мы записали два интервью в Лукьяновском СИЗО в Киеве. Олег Янишевский и Павел Аброськин утверждали, что на всех видео, где прокуратура их идентифицирует — другие люди, а баллистическую экспертизу они оспаривали. Впрочем, оба были на Институтской 20 февраля и в суде должны были подробно засвидетельствовать свои действия в тот день.

На заседании Киевского апелляционного суда Генпрокуратура поменяла команду прокуроров, которые вели дело почти пять лет — те выступали против освобождения обвиняемых из СИЗО. А трое новых прокуроров ходатайствовали об изменении меры пресечения.

Что означает решение отдать экс-беркутовцев на обмен для самих пострадавших и их семей? Мы публикуем некоторые из выступлений во время заседания суда 28 декабря 2019 года.

Виктория Опанасюк, жена погибшего Валерия Опанасюка

Он поехал на Майдан отстаивать права людей. 20 февраля он был убит на улице Институтской. Суд — это та структура, которая должна выносить правомерные решения. Мы, люди, должны доверять суду. Он должен быть независимым от политических решений.

У меня дома остались четверо маленьких детей. Я воспитываю их одна шесть лет. Никто не видит этой боли, того, что происходит у меня в душе. Я не против обмена пленных, я только за, мне жаль тех людей, которые сейчас в тех бараках.

Но они делали это до того, как началась у нас война. Они убивали мирный народ. Что это за цирк, я не понимаю? Какое доверие может быть к суду? Как мы, простой народ, можем обращаться к вам и верить, что вы вынесете правомерное решение?

Владимир Бондарчук, сын убитого Сергея Бондарчука

Это преступление произошло до начала так называемой АТО, а на самом деле украино-российской войны. Оно не касается военного конфликта, и такой обмен не может рассматриваться судом. Такой обмен, по моему мнению, невозможен. Если мы уже идем таким путем после стольких нарушений в этом процессе, превращения государственного обвинения в фарс, давайте уже дойдем до конца, и в лучших традициях Российской Федерации перейдем к «тройке», объявим прямо сейчас приговор и на этом все завершим.

Для меня все, что здесь происходит — это фарс, сплошное нарушение прав человека, которое в будущем создаст прецедент для нарушения права на справедливый и честный суд для любого гражданина.

Если мы говорим об обмене, то по делу харьковских террористов у пострадавших был хотя бы приговор. А здесь есть очевидный риск, что 200 человек, в течение пяти лет ходили в суды, более 20 из них не дожили до этого дня, и они никогда уже не получат этой справедливости.

Николай Жеребных, отец убитого Владимира Жеребных

В течение шести лет не доказано, что у моего ребенка было оружие или другие средства, которые могли повредить другим людям. С каким цинизмом, с какой наглостью нужно было совершать действия — даже если приказ был. Ну стрельни в руку, в ногу, порань, ты все равно выведешь человека из строя. Но нет — убийство, вез всякого шанса выжить.

Разве те прокуроры, что ходатайствовали отпустить обвиняемых, спросили меня как отца, который шесть лет не имеет покоя, и 20 родителей, которые умерли, так и не дождавшись справедливого приговора суда — каким бы он ни был, но именем Украины?

Роман Ушневич, брат убитого Олега Ушневича

Суд уже идет к завершению, и нужно дать возможность завершить все процессуальные действия, допросить всех, кто еще не допрошен. Только тогда можно говорить о том, доказана ли их вина. Эти лица не могут быть связаны с конфликтом, их нельзя привязывать к военнопленным. «Беркут» не может быть в одном списке с пленными. Нужно довести дело до логического конца. У нас есть хоть и маленькая, но надежда, уважаемый суд, чтобы нас услышали, и вы приняли бы правильное решение, а не политически ангажированное.

Анна Адамчук, падчерица убитого Георгия Арутюняна

Майдан закончился для нас черным, кровавым днем. Моего отчима смертельно ранили, когда он шел помогать другим выносить раненых ценой собственной жизни. Смотреть те видео страшно из-за того, что людей убивали ни за что.

Пять лет мы ждали справедливого приговора. Родители не доживают, так как не выдерживают. Дети не понимают, почему убили их родителей, которые отстояли для них демократическое государство. Обвиняемые не являются участниками военного конфликта. Я не против обмена. Наша семья — волонтеры: мы постоянно поддерживаем и переживаем за наших военных. Я переживаю за наших пленных.

Я, поверьте, очень хочу справедливого приговора. У меня осталась несовершеннолетняя сестра — дочь погибшего. Что я ей скажу, когда она вырастет? Как нам жить с тем, что за убийства никто не наказан?

Владимир Храпаченко, отец убитого Александра Храпаченко

Объясните нам, семьям погибших и всем, кто был на Майдане: где правосудие?

Последние убийства на Майдане были 20 февраля 2014 года — не было тогда еще событий в Крыму и других событий. Те, кого подозревают в убийствах, были гражданами Украины и стреляли в граждан Украины.

Анна Вареница, мать убитого Романа Вареницы

Мой сын был мирным человеком. Он никогда не имел дела с оружием. На Майдан он вышел за справедливость и достоинство. И сегодня мне страшно смотреть, как на этом суде справедливость и достоинство идут прахом.

Я не понимаю, как генеральный прокурор, который должен отстаивать справедливость и правосудие, смог написать такое письмо. Как можно граждан Украины менять на граждан Украины? Я не понимаю этого, как и все мы. Как может власть пойти на такое — отдавать своих граждан?

Мой сын был смертельно ранен в грудную клетку. У него были изуродованы печень, сердце, трахея, но и того им было мало — когда он уже лежал, они стреляли ему в ноги, ранили обе ступни и бедра. Разве это люди? Я против того, чтобы их отпускать.

Юрий Аксенин, сын убитого Василия Аксенина

Я доброволец, защищал территориальную целостность нашего государства. Семьи погибших на Майдане очень сочувствуют семьям пленных, поверьте. Но действительно, для общества рассмотрение этого дела очень важно. Если не будет наказания в правовой плоскости за такое преступление, нынешняя полиция или будущая может поступить еще хуже.

Зоя Шимко, мать убитого Максима Шимко

Из оружия Зинченко убили моего сына. Пуля попала в шею, застряла под лопаткой. Вы знаете, как это тяжело, когда люди ждут по шесть лет? Я шесть лет жду, что мой сын придет домой и скажет: привет, я дома. А этого никогда не случится. Этого страшного горя, потери сына, не выдержал отец. Он умер. И теперь мы остались вдвоем с младшим сыном, нам трудно жить. Трудно от того, что нет справедливости.

Еще в 2014 году нас с мужем спросили на суде: чего вы хотите для этих ребят — отпустить или чтобы сидели? Я сказала: чтобы сидели. Честно, я хотела, чтобы эти ребята жили. Кто знает, что с ними могло бы произойти на свободе. Когда я забирала сына с Майдана, пришел священник и сказал: скажите, что вы их прощаете. Я сказала, что прощаю. Но когда я посмотрела на эти суды, как эти ребята цинично и пренебрежительно относятся к нам, пострадавшим... Я хочу чтобы был приговор — приговор справедливый. Когда зло не наказано, оно порождает большее зло.

Мы также публикуем сокращеные речи двух адвокатов пострадавших, которые суд выслушал перед принятием решения.

Елена Сторожук, адвокат пострадавших семей «Небесной сотни»

Мы сейчас в статусе участников судебного разбирательства, но решение за нас уже принято. И уважаемой коллегии, прокурорам, нам, как представителям потерпевших, отведена роль статистов. Потому что, на самом деле, это решение политическое, и оно никакого отношения не имеет к Уголовно-процессуальному кодексу. Вот наша Библия (показывает на УПК — ред.), которой мы пользуемся.

Судебный процесс в Святошинском суде ведется судом присяжных очень долго — с 2014 года. Суд присяжных сформирован, его полномочия действительны и сегодня, только он как надлежащий состав суда имеет право вынести приговор по этому судебному делу и оценить предоставленные сторонами доказательствам. На самом деле, пока эту оценку не дадут, эти материалы не являются даже доказательствами. Мы не можем даже сказать, каким должен быть этот приговор: будет ли он обвинительным, будет ли оправдательным. Только по самому приговору можно эти доказательства оценить. Это результат работы тысячи людей.

Доказательства подавались, как обвинением, так и защитой. Правосудие должно осуществляться только судом, больше никем. Если не будет правосудия, не будет государства. У нас сегодня разрушен институт государственного обвинения, поскольку прокуроры, которые пришли в процесс, не являются самостоятельными. Мы поддерживаем обмен, на самом деле. Наши пленные очень важны. Но нельзя этого делать ценой того, что ломаются государственные институты. Государственный институт судов и прокуратуры не просто сломан, а поставлен на колени, мы фактически заложники этих событий.

Почему этот обмен необходим? Потому что именно эти лица будут находиться на неподконтрольных территориях, именно с ними происходит обмен. Там, на оккупированных территориях, у нас не будет возможности продолжать судебный процесс. У суда присяжных закончатся полномочия. Если даже не закончатся, там есть пожилые люди, не факт, что они смогут и дальше исполнять свои полномочия. Заочное осуждение у нас не предусмотрено. Даже если высшая власть захочет внести изменения в УПК, пока они вступят в силу, пока они будут полностью адаптированы к нашим условиям, я уверена, что этот уже сложившийся суд не сможет продолжить судебное разбирательство. Мы останемся на том же этапе. Я считаю, что, если принято политическое решение на высшем уровне, то должно быть решение о помиловании, которое даст законные основания для освобождения и передачи для обмена.

Евгения Закревская, адвокат семей Небесной сотни

Прокуроры, согласившись с апелляционными жалобами, фактически доказали, что ментально отсутствуют на судебном заседании. В апелляционных жалобах они просят отменить любую меру пресечения. По их словам, якобы были договоренности между Украиной и Российской Федерацией. И именно ради выполнения этих договоренностей они якобы действуют.

Они (прокуроры — ред.) сознательно предоставили доказательства давления и вмешательства в свою деятельность. Добровольно признали это вмешательство и полностью сняли с себя ответственность, переложили ее на суд. Сказали, что прокуратуры в этом процессе не существует. У нас есть только воля президента, спущенная через Генерального (прокурора — ред.).

Ваша честь, в рамках апелляционных жалоб и в рамках этого процесса, я заявляю отвод всем прокурорам. Если прокуроры здесь не высказывают никакого мнения — позицию прокуратуры, процессуальной независимости, не предоставляют никакой собственной позиции — их здесь нет. Соответственно, суду придется брать на себя также и ответственность за прокуроров. Поэтому я прошу удовлетворить отвод прокурорам.

Я прошу суд обратиться к обвиняемым со следующими вопросами: действительно ли им предложен обмен? Согласились они на него? Я замечу, что двое из обвиняемых — участники боевых действий на востоке Украины, со стороны Украины. Добровольно ли они согласились на него? Не является ли это комбинацией для того, чтобы просто изменить меру пресечения, а завтра отказаться от обмена?

Если обмен состоится, будут ли они выполнять обязанности обвиняемых в нашем уголовном производстве? В каком виде? Как они это видят? Они будут являться добровольно? Пересекать границу? Возможно будут участвовать в видеоконференции? Для того, чтобы изменить меру пресечения на личные обязательства, нужно понять, где будет находиться человек. Будут ли они жить в так называемых «ДНР»/«ЛНР»? А может, они планируют жить в России? Как тогда организовать видеоконференцию, если это будет происходить в «ДНР»/«ЛНР»? Там же отсутствуют суды, как таковые, если мы говорим о международном и украинском законодательстве.

В письме, которое предоставила прокуратура, речь идет об обмене: Россия и Украина договорились о том, что российская сторона обменяет военнопленных и гражданских заложников — жертв российской агрессии — на лиц, подозреваемых в уголовных преступлениях, которые никоим образом не причастны к конфликту на востоке.

Что сейчас происходит? Все говорят, что необходимо проводить обмен. Это действительно так. Но вопрос в том, что международным уголовным судом события на востоке классифицируются, как международный конфликт. С июля 2014 года. Действительно, во время международного конфликта возможно взятие в плен. Могут совершаться военные преступления и захват заложников. И в решении этого конфликта могут осуществляться обмены такими людьми, чтобы этот конфликт не распространялся, а решался, чтобы было меньше гуманитарного вреда обеим сторонам.

Если же мы начинаем менять людей, которые никоим образом не причастны к этому конфликту, мы расширяем его. Мы делаем вещи, противоположные тем, которые декларируем. Не просто расширяем конфликт, а позволяем Российской Федерации вмешиваться во внутренние дела Украины.

Моя коллега отметила, что фактически прокуратура была уничтожена. Она была поставлена на колени даже не президентом. Это произошло со стороны Российской Федерации. И вопрос в том, что если один государственный институт совершил ошибку, оказался слабым, что-то не предусмотрел, не имеет достаточного опыта, я имею в виду президента — дальше то же самое сделала прокуратура. Теперь остается суд. Он может оказаться последним звеном, на которое фактически будет возложена вся тяжесть этой ошибки, измены — можно назвать это как угодно. А может быть тем институтом, который остановит это. И который докажет, что даже отдельные лица в любой институции не способны развалить судебную систему. А если у нас останется, по крайней мере, судебная система, то у нас будет шанс на то, чтобы и все другие институты что-то сделали.

То, что я вам рассказала о природе военного конфликта, на самом деле, эта история не новая. Об этом прошлому и текущему руководству государства доносят информацию со всех сторон. Но поскольку все это время судьи добровольно или под принуждением, никоим образом не проговаривая свою позицию, выполняют эти указания... Другие, не вы, конечно, ваши коллеги. О том, что именно таким путем обменивать заложников, подтачивая все наши государственные институты, — именно поэтому мы сейчас пришли к такой ситуации. И она обострена гораздо сильнее.

Кроме нашего Уголовно-процессуального кодекса, есть Женевские конвенции, которые фактически позволяют обмен пленными. И не просто позволяют, а считают, что это правильно и необходимо делать, что это нужно иметь целью. Эти же нормы использовались, когда мы требовали надлежащего отношения к нашим военнопленным морякам. А когда это переходит в плоскость гражданскую, не на территории конфликта, не во время конфликта, не по отношению к лицам-участникам конфликта, то это нарушение не только Уголовно-процессуального кодекса, но и нарушение и международных норм, на которые ссылаются для того, чтобы провести этот обмен.

О том, что кладется на алтарь обмена, который якобы осуществляется в гуманитарных целях. Если лица, которые сейчас просят отменить им меру пресечения, исчезнут с территории Украины, а они исчезнут, и мы это знаем, то уголовное производство в принципе остановится. Мы все понимаем, что их нужно будет объявить в розыск. Нужно будет ходатайствовать о доставке с целью изменения меры пресечения и остановить уголовное производство.

Как нам очень часто любили повторять защитники, оно действительно на финальной стадии рассмотрения. И это единственное уголовное производство, которое, сопоставляя объем материалов дел и частоту назначения заседаний, с таким темпом в принципе при моей жизни будет завершено. Другие уголовные производства рассматриваются с такой скоростью, что это в принципе невозможно. И судьи, которые их рассматривают, понимают, что это невозможно. Что продолжительности человеческой жизни не хватит для того, чтобы рассмотреть эти производства. То есть это уникальный случай, когда судья, поняв ответственность, организовал рассмотрение производства таким образом.

Уже пятый год дважды в неделю мы рассматриваем это дело. Этот распорядок не оспаривается никем. Здесь сложилась уникальная ситуация, когда и защита, и обвинение, и потерпевшие понимают, что хотя бы процедурно это устраивает всех. А это означает, что решение, которое будет принято, также имеет очень большие шансы устроить подавляющее большинство людей в Украине. И это может быть решением социального конфликта и достижением согласия. А вместо этого нам предлагают сделать полностью противоположные вещи. Углубить разлом. Обострить ситуацию. Куда предлагается отправиться пострадавшим, которые сейчас терпеливо ходят в суд и, собственно, ждут приговора? Какую ответственность берут на себя люди, которые это делают?