Наталья Ворожбит: «Если бы я задавала себе вопрос о роли кино во время войны, то не сняла бы “Плохие дороги”»

20 мая в широкий прокат выходит лента «Плохие дороги», экранизация одноименной пьесы драматурга и сценариста Натальи Ворожбит. Фильм рассказывает о судьбе военных и гражданских в прифронтовой зоне. Он состоит из пяти историй о том, как люди взаимодействуют в атмосфере войны и тотального недоверия. Это откровенный разговор о современности.

Накануне начала кинопроката hromadske поговорило с режиссером про ее дебютный фильм, познание украинского востока и смысл кино в условиях войны.

У вас несколько профессий: режиссер, драматург, сценарист. В каком из этих амплуа вам лучше всего? Хотелось бы что-то добавить к списку?

Мне комфортно быть драматургом-сценаристом. Потому что в этой профессии я почти всю жизнь. Только год, как я режиссер, и пока не хочется особенно ничего добавлять. Я не коллекционирую профессии, а хочу развиваться в них.

«Плохие дороги» — ваш режиссерский дебют. Идея снять фильм принадлежит продюсеру Юрию Минзянову, к сожалению, покойному. Что побудило вас согласиться?

Это был мой единственный шанс попробовать. Драматургам-сценаристам редко предлагают снимать по собственному сценарию. И это действительно прекрасная возможность, которую нельзя было не использовать. Возможно, если бы мне было 20, я бы подумала: «Еще рано, еще поучусь...» А так понимала: это мой последний шанс «запрыгнуть» в эту профессию. Думаю, у каждого сценариста есть тайная мечта — воплотить идею фильма от начала и до самого конца.

После того как вы попробовали себя в режиссуре, как начали относиться к другим режиссерам и к другим экранизациям своих работ?

С пониманием. Очевидно, что у каждого свой мир внутри. Если одну и ту же историю дать тридцати разным людям — они создадут тридцать разных фильмов. Я сама сталкиваюсь с тем, что со временем начинаю видеть собственные тексты по-другому, не так, как думала, когда писала. От многого в процессе съемок приходится отказываться, поэтому я, конечно, стала больше понимать режиссеров, а также процесс производства. На бумаге можно описать что угодно, но реальность съемок далеко не всегда позволяет все осуществить.

Что в новой профессии оказалось для вас самым неожиданным? 

То, что можно начать почти без подготовки. Мы же привыкли, что надо окончить вуз или курсы, и только после этого стать режиссером. Но если у тебя у тебя есть поддержка в виде хорошей команды, то это не обязательно. Неожиданным стало и то, что рабочий процесс длится очень долго. На съемочной площадке, по сути, работаешь несколько часов, а остальное — это постоянная подготовка или ожидание. Переставили камеру, выстроили мизансцену, нанесли грим, надели костюмы, а погода подвела, облака появились — надо ждать. Оказалось, что я очень нетерпеливый человек. Еще раньше я боялась актеров. Думала, что работать с ними очень сложно. Оказалось, что это может быть невероятно интересно и вдохновенно.

Если бы вам пришлось писать оригинальный сценарий к «Плохим дорогам», что бы вы сделали иначе?

Прежде всего я бы держала в голове, что пишу для кино. Потому изначально это пьеса, написанная для театра. Но переписывать именно эту историю под кино было почти невозможно. Потому что она какой родилась, такой и родилась. В ней пять новелл, они почти статические: все происходит в одном месте, в одно время. Конечно, я бы добавила больше движения, локаций.

Порой, когда драматурги экранизируют свои пьесы, их обвиняют в определенной театральности. Например, критики часто говорят это про нынешнего оскаровского номинанта — фильм «Отец» Флориана Зеллера. Вы не боитесь подобных оценок? И плоха ли вообще эта «театральность» на экране?

Я уверена, что так будут говорить, и это в определенной степени справедливо. Но, на мой взгляд, театральность это не плохо. Очень люблю экранизации пьес, начиная с «Кто боится Вирджинии Вульф?» и до того же «Отца». Да, все происходит примерно в одном месте, да, мы во многом сосредоточены на актерской игре. Это очень важно, потому что в театре нечасто получается поразить зрителя визуально, все держится на актере. Экранизированные пьесы — это еще один жанр кино, который мне очень нравится.

Другое дело, что в следующем фильме я хочу больше работать с визуальной составляющей, прокачать себя как режиссера.

Пьеса «Плохие дороги» написана на основе ваших полевых исследований на востоке Украины во время написания сценария для «Киборгов». Как изменилось ваше отношение к этой территории и ее жителям после этого?

Отношение к чему-то, чего до сих пор я вообще не знала, а потом узнала достаточно глубоко, меняется целиком. Я теперь с этим живу, для меня это не просто новости по телевидению или чьи-то истории — это мои собственные впечатления, на которые я опираюсь.

Но вопросов меньше не стало — наоборот. Существует огромный комплекс травм, стереотипов. Конечно, возникло много сочувствия и одновременно раздражительности. Иногда общаешься с людьми и удивляешься: почему мы, такие вроде бы похожие, одинаково реагируем на боль, одинаково влюбляемся, но при этом у нас разные ценности, разные представления?

И как драматург постоянно ставишь себя на место другого человека, пытаешься понять его мотивацию: почему он так действует, почему так думает? В конце концов, остаются человеческие отношения, остаются люди. Уже не думаешь о каких-то идеологических спорах.

Трейлер к «Плохим дорогам» выглядит почти как анонс блокбастера, да еще и содержит титр «от автора “Поймать Кайдаша”». Но, скорее всего, зритель «Кайдаша» и зритель «Плохих дорог» — это два разных зрителя. Какой вы видите свою аудиторию? 

Я тоже боюсь своего рода «обманки». Как будто предлагают что-то такое же драйвовое, жизнеутверждающее, сочное, украинское. Но это позиционирование компании, которая занимается промо. Я сначала возражала: «Зачем писать “От автора”?» Слышала в ответ: «Так надо. Так работает современный маркетинг. “Кайдаши” — это знак качества». Получается, чтобы зритель пришел, его надо немножко обмануть. Даже если часть зрителей возмутится и проклянет меня, думаю, большой процент все-таки пересмотрит и поймет.

Как отреагирует зритель? Хочется думать, что почти каждый украинец время от времени думает: «А если бы я оказался в таких драматических обстоятельствах? Как бы я тогда вел себя, как бы выкручивался?» Надеюсь, такие вопросы заставят их посмотреть ленту и, возможно, оценить со знаком «плюс» мою попытку. Я не думаю о зрителе, когда что-то делаю, но делюсь своими проблемами и страхами, я такая же, как и остальные украинцы.

Надеюсь, зрителей затронут не столько политика и война, сколько человеческие отношения на фоне драматических событий. Ведь именно это здесь вынесено на первый план.

В вашем фильме поднимаются темы, которые обычно не освещаются в украинском кино о войне. Например, отношения украинских военных с местными несовершеннолетними. 

Я понимаю, почему люди не затрагивают эти темы. Возможно, это правильнее, чем то, что делаю я.

Да, но почему вы это делаете?

Потому что не могу не делать. Потому что болит. Не могу сказать, что много такого видела, но такие истории все же случаются, и мне хочется, чтобы у людей проснулась совесть. Чтобы они понимали, что так нельзя, с одной стороны. С другой — понятно, что для 18-летних ребят нормально влюбляться в местных девушек и наоборот, они женятся — таких историй много. Не всегда речь идет о чем-то запретном. На востоке действительно много браков между украинскими военными и местными девушками. Это шаг к примирению в определенном смысле. Если это любовь, серьезные отношения... У каждой такой истории свои нюансы, не надо судить в целом и наклеивать ярлыки — нужно разбираться.

Как вы работали с детьми в кадре? Отличается ли это от работы со взрослыми актерами?

Две девушки, которых мы отобрали, вообще не были профессиональными актрисами. На кастинг приходило много девочек из театральных студий: ухоженные, свежие, с детскими лицами. Видно, что у них хорошие родители, нормальное детство. И они не могут этого скрыть. Но требовались несколько другие типажи. Оператор посоветовал поискать в интернате. А я сама когда-то училась в спортивном интернате, откуда меня выгнали за плохое поведение. Мы провели там кастинг. И действительно, приходили носительницы нужных образов. Выбрали двух девочек: одна из Краматорска, другая из Запорожья. Они уже давно живут самостоятельно, без родителей, знают жизнь немножко с другой стороны. Они занимались борьбой, спортсменки. Я боялась, потому что это был большой риск: у меня не было каких-то режиссерских инструментов, чтобы преодолеть их неподготовленность.

Но на съемочной площадке девочки начали делать то, что надо. Потому что еще на репетициях, — а мы много репетировали, — я их мучила, позволяла добавлять свои реплики, чтобы как-то их расшевелить, чтобы они не были привязаны к тексту. Потому что привязанный к тексту актер цепенеет, думает о том, чтобы сказать слово в слово. Я сказала: «Простите, девочки, придется материться». Они сначала скромно молчали, а потом я их остановить не могла (смеется).

У девушки, которая играла главную героиню, Анны Журакивской, другая история: она родом из Ивано-Франковска, давно занимается в театральной студии. Но она просто талантливая и очень хорошо подошла. Они очень похожи с актрисой, которая играет ее бабушку, и они для меня — это такой единый образ. Эта трогательность, это упрямство, закрытость, интровертность. Она была интроверткой, а те девушки — совсем другие.

Как вы договаривались с их родителями?

Со спортсменками вообще вопросов не возникало. Думаю, они давно все сами решают. А у Ани Журакивской мама замечательная. Приезжала с ней на съемочную площадку, все видела, читала сценарий, знала, о чем идет речь. Даже позволила ей курить. Мне уже на площадке пришла в голову эта идея: «Аня, было бы неплохо, чтобы ты курила, но, наверное, мама не позволит». Аня сказала: «Минутку», — и пошла к маме. Она разрешила.

В кадре сосуществуют и украинский, и русский языки, которые порой сливаются в суржик. Как вы работаете с языком? 

Я заложница своего опыта работы в документальном театре, и уже не могу иначе. Мне очень важно, чтобы люди говорили, как в жизни. Так уж ухо настроено, что замечаю эту живость языка. Я расшифровывала интервью, взятые во время полевых исследований, делала из них документальные пьесы. Важно было именно сохранить все неправильности. Настоящий человек не говорит правильно и красиво, но именно это придает правдоподобие. У актера Юры Кулинича в новелле «Подвал» есть один страстный монолог. Он рассуждает о демократии. Так мы взяли именно тот дубль, где он забыл текст и начал подбирать слова. Заложенный в словах сценария смысл прозвучал неочевидно, но все равно понятно, что он хотел сказать. Так говорят в реальной жизни.

Новелла с участием Юрия Кулинича — и самая тяжелая, и единственная, когда мы видим на экране представителя незаконных вооруженных формирований. У меня сложилось впечатление, что он выглядит как людоед, маньяк. И вроде такой его образ позволяет довольно критически говорить обо всем остальном. Словно благодаря этому герою сдвигается баланс. Мне трудно было увидеть в нем что-то не черно-белое, как в других персонажах. Можете ли вы представить себе на месте этого героя украинского военного?

Могу, но не хочу, чтобы это представляли украинские зрители. Мне сложно было писать этого персонажа, почувствовать к нему какую-то симпатию или понять его мотивацию. Я изо всех сил старалась. Я пыталась собрать в одном человеке разное, показать и ужасное, и хорошее. Сейчас говорят, что я обеляю и оправдываю сепаратистов. А вы говорите наоборот, что он для вас был только людоедом. А кое-кто даже спрашивает: «Зачем же вы с ним так поступили в конце? Он хороший, он изменился». Так получилось.

Для меня это совершенно не обеление. Просто он такой яркий, что

остается послевкусие: окей, наши-то всякие бывают, но, условно говоря, те, другие — вообще людоеды. 

Честнее было бы сделать его «нашим», скажем откровенно. Если я рассказываю преимущественно о наших на этой стороне. Либо не показывать вообще, кто за кого. Во мне победил, наверное, гражданин, а не художник. Опять же, трудно дается эта честность, когда война еще продолжается.

Премьера была в Венеции, фильм увидели за рубежом. Возможно, его видели и ваши российские коллеги, отдельные российские зрители. Получили уже какой-то фидбек со стороны профессиональной среды, от товарищей, знакомых, зрителей?

От россиян почти нет, потому что почти никто не видел, честно говоря. Фильм принял участие очень во многих фестивалях — конечно, не российских. В России показывать фильм никто не будет. Мне интересно и важно, как отреагируют некоторые из тех людей, которых я уважаю. Знаю, что в странах Балтии очень прониклись фильмом. Писали, много интервью брали, отзывы поступали.

Уже доступен тизер вашего следующего фильма «Демоны». Расскажите о нем.

В 2005 году я написала эту пьесу. Юрий Минзянов выбрал ее для подачи на питчинг Госкино. Честно говоря, я тогда была занята съемками и не слишком вдавалась в то, как это все происходит. Просто согласилась. А потом уже, перечитывая материал, поняла, что действительно уже много лет прошло, и его надо переосмысливать. Надеюсь, фильм будет актуальным: речь идет об отношениях между мужчиной и женщиной. Он россиянин, на 20 лет моложе ее, приехал в украинское село. Начинаются очень бурные отношения, которые напоминают, в принципе, отношения Украины и России накануне войны. И, опять же, меня, как и раньше, очень интересует исследование украинского села за время независимости. В ленте будет немножко и фантасмагории, и черного юмора, и мистики какой-то, и драмы, конечно. Но это будет абсолютно другое кино. Не такое, как «Плохие дороги».

Там будет немножко Гоголя?

Конечно. Действие происходит в гоголевских местах. Я там росла, у меня там родственники, бабушка и дедушка жили.

Какова роль кино (если она вообще есть) во время войны, пока она еще не закончена?

Если бы я задавала себе такие вопросы, я бы, наверное, не сняла «Плохие дороги». Потому что если теоретизировать — хочется говорить о том, что надо поднимать дух украинского народа, веру в украинскую армию, в победу и тому подобное. Если бы я об этом много думала, ничего бы не получилось, ведь у меня кино получается совсем другое. Я рефлексирую и о неприятных, и о некомплиментарных вещах по отношению к нам как к украинцам. Но мне как зрителю такое кино нужно. Его не хватает.

Я писала сценарий к «Киборгам». Я очень серьезно отношусь к той работе, но тогда я ставила перед собой другие задачи. Понимала, что месседж «Киборгов» — поддержать украинских военных, зафиксировать их подвиг, их героизм. Увидеть в них прежде людей, посочувствовать их родителям. Это действительно большая трагедия.

Фильм вышел, как вы говорите, героико-эпический. Но во время просмотра складывалось впечатление, что когда герои начинают говорить, то делают это подобно героям «Плохих дорог». Поэтому мне иногда и казалось, что в определенных моментах это Ворожбит, а местами — это (ничего плохого сказать не хочу) Ахтем Сеитаблаев. Это, конечно, патриотическое кино, в плохом или хорошем смысле этого слова. Но там, где герои говорят — это все-таки драма.

Бесспорно. В основе лежала драма. В то время фильм и должен был таким быть. Мы с Ахтемом правильно сошлись — чтобы люди именно так восприняли фильм: чтобы плакали, переживали над человеческой драмой. Чтобы поняли, что война идет и забирает лучших.

Что бы вы пожелали перед показом зрителям, которые, надеюсь, 20 мая пойдут в украинские кинотеатры? Вы не можете обратиться к каждому перед фильмом в кинотеатре. А в нашем тексте можете.

Прежде всего хочу предупредить, что это лента 18+, поэтому стоит быть готовыми к нецензурной лексике и проявлениям жестокости. Но при этом не бояться, потому что в фильме, несмотря на все это, много юмора. Это нетипичный, необычный взгляд на войну для украинского кино. Призываю досмотреть до конца и не судить картину по первым десяти минутам. Вы получите очень интересный опыт.

Автор: Роман Губа